– Бутылку коньяка, – заказал Плотников.
– Ветчинки на закуску?
– Ну давайте и ветчинки.
Принесли коньяк, закуску и солянку.
– Ну, давайте, ребята: за Октябрьскую революцию! – сказал Александр Наумович, поднимая бокал.
– За то, чтоб люди стали думать! – промолвил Виктор Ефимович.
Выпили.
– Как хорошо! – сказал Лёнька. – Коньяк прекрасный напиток. Уже через минуту тепло растекается по телу. Давно не пил коньяка.
– Чем ты, Лёнь, занимаешься? – спросил Виктор Ефимович.
– Пытаюсь понять, что произошло. Как, почему, кто виноват?
– Пишешь?
– Пытаюсь. Но трудно. Вроде событий в жизни было богато, как говорил мой друг Вовка Разуменко из Киева, но собрать их, расположить так, чтобы получилось стройное здание, получается плохо. Когда пишу – кажется, хорошо, читаю – каша. Там скривилось, здесь сползло. А вообще нравится мне это занятие. Так и эдак переставляешь слова, добиваешься звучания. Чувствую себя художником, творящим гармонию. Впрочем, все искусства близнецы-братья, все творят гармонию, только писатель словами, художник красками, композитор звуками. Увлекательно!
– Ну а на вопросы-то нашёл ответы?
– Нет, Александр Наумович. Чем больше думаю, тем меньше понимаю. Я вошёл в эту жизнь счастливым человеком и был уверен, что будет только лучше. Кругом замечательные люди, все преданы стране, меня все любят, я люблю всех… Ну как всех? Я, конечно, знал, что «кто-то кое-где у нас порой» – одним словом, люди с криминальными наклонностями, но их, казалось, было так мало – величина, которой можно пренебречь. И вдруг… Как бы это вам описать? Вот иду я по своей прекрасной солнечной родной горячо любимой земле. Всё знакомо, привычно, дорого. С каждой пядью «чувствую самую жгучую, самую смертную связь5» Внезапно земля вспучивается у меня под ногами и вылезают из неё на свет божий чудища, ужасные монстры: которые, как мне казалось, навсегда исчезли из нашей жизни: колчаковцы, деникинцы, власовцы. И, самое главное, мои кумиры вдруг изменились так, что я не узнаю их и вижу: оборотни, оборотни, кругом оборотни! Оказывается, кто воспевал комиссаров в пыльных шлемах, люто их ненавидел; «Коммунисты вперёд!» взывали для красного словца, чтобы больше заплатили денег; «Я подкуплен ноздреватым льдом кронштадтским и акцентом коменданта-латыша… Я подкуплен. Я подкуплен с потрохами. И поэтому купить меня нельзя»6, – тоже ложь, тоже для денег, чтобы издавали. Врали, врали: можно было купить и даже очень дёшево. Что же такое человек? Как же он может так быстро менять свои убеждения, так нагло признаваться в подлости? Я думал об этом мучительно, и чтобы не сойти с ума пришёл к выводу, что человек не так хорош, как представлялся мне раньше. Он вышел из животного царства, и сущность его двуедина: зверь и человек. Но в основе – мощная древняя масса – он в первую очередь животное, зверь. Человеческого, того, что условно можно назвать образом и подобием божьим – тонкий слой. Октябрьская революция, конечно, во многом его изменила, он устремился вверх, как альпинист на крутую гору, к знаниям, культуре, морали, гуманизму. А вверх – тяжело! И стоило кому-то засмеяться: куда ж ты лезешь, ведь всё утопия, тебя обманули, и он с удовольствием перестал бороться и скатился вниз в привычное животное существование. Вниз-то легко. И тонкий слой образа и подобия мигом разбился и слетел с него. Не знаю почему, но, объяснив себе так нашу Великую русскую измену, я успокоился.
