И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди.
И Ленин – такой молодой,
И юный Октябрь впереди!
– Врёте, негодяи! Не обрыдли народу коммунистической идеи! Мы, а не вы народ! – сказал Лёнька Вебер.
– Лёня, какой ты молодец! – расчувствовался Виктор Ефимович и обнял его.
А Лёнька стал крутить колёса к памятнику и закричал гармонисту:
– «За фабричной заставой» знаешь?
– Знаю! Как не знать!
– Давай!
За фабричной заставой,
Где закаты в дыму,
Жил парнишка кудрявый,
Лет семнадцать ему.
О весенних рассветах
Тот парнишка мечтал.
Мало видел он света,
Добрых слов не слыхал.
Перед девушкой верной
Был он тих и не смел,
О любви своей первой
Ей сказать не успел.
И она не успела
Даже слова сказать,
За рабочее дело
Он ушёл воевать.
Весь изрубленный саблей
Он на землю упал,
Кровь ей отдал до капли
На прощанье сказал:
«Умираю, но скоро
Наше солнце взойдёт!»
Шёл парнишке в ту пору
Восемнадцатый год.
– «Гренаду!», «Гренаду!» – заказывали люди. – А теперь «Там вдали за рекой»… Про Щорса, «По военной дороге», «Смело мы в бой пойдём!»
Много песен было спето в тот день на площади не большого, но и не маленького города, были и танцы, и разговоры, и смех. И был праздник!
Разошлись уже после обеда. Мороз крепчал.
Подошла Таня Гостева. Наклонилась, поцеловала Лёньку:
– Жалко с вами расставаться, но сынишка ждёт. Я и так задержалась. Лёнечка, до свидания, мой хороший!
– До свидания, Танечка!
– До свидания, Виктор Ефимович, Александр Наумович! До свидания все!
– До свидания, Танечка! – сказал Плотников.
– До свидания, Таня! – сказали все.
Как мягко светятся Танины глаза. А у неё огромное горе: у её пятилетнего сына Егорки тяжёлая форма ДЦП.
В их ячейку Таня пришла благодаря Александру Наумовичу, который познакомился с ней лет десять назад, когда она училась в медицинском техникуме. Совершенно случайно он узнал, что её бабушку, звали так же, как санинструктора, вынесшего его, тяжело раненного, с поля боя. И хотя Танина бабушка и санинструктор всё же оказались разными женщинами, он до сих пор верит в обратное.
После митинга Виктор Ефимович пошёл с Плотниковым, Лёнькой и Лизой, которая катила перед собой коляску и поминутно спрашивала:
– Лёнь, ноги не замёрзли.
– Нет, нет, не замёрзли.
И все видели, что он врёт.
– Друзья мои! – сказал Александр Наумович, – Я ужасно проголодался! Не зайти ли нам в этот ресторанчик пообедать? Я здесь уже раньше бывал, и мне их блюда понравились. Особенно солянка.
– Дорого, наверное? – сказал Виктор Ефимович.
– У меня деньги есть, если у кого не хватит, я доплачу.
– Ну давайте зайдём, – согласился Щербаков и открыл стеклянную дверь, из которой действительно пахнýло в нос в высшей степени вкусно.
Навстречу выскочил вероятно швейцар, только не во фраке, а в пиджаке с оторванным карманом, и заслонив дверной проход, заорал:
– Брысь! С собаками и знамёнами вход воспрещён!
– Гражданин! Во-первых, таким поведением вы демонстрируете свою невоспитанность! – близко подойдя к нему, сказал Александр Наумович, как-то особенно напирая на звук «ть». – Во-вторых, разве деньги людей со знамёнами не такие же, как у людей без знамён? В-третьих, позовите-ка вашего работодателя или, в противном случае, я позову милиционера, пусть он объяснит вам, что вы нарушаете наши гражданские права.
– Гражданин, не блефуйте! Наш ресторан вне политики. Идите себе мимо!
Но Плотников тоном, не оставлявшем у потрёпанного швейцара сомнений, что он готов на скандал, потребовал:
