– Отведи птицу к сокольничим, сын. Пусть научат обращаться.
Голос ровный, но Василько знал – так отец говорит, когда очень зол.
Юрий усмехнулся:
– Иди, племянник. Дар не отвергают.
В сокольничьей избе пахло пером, сырым мясом, дегтем. На жердях сидели другие ловчие птицы – ястребы, соколы. Но кречет – особый. Для него приготовили отдельную жердь, обитую бархатом.
– Имя ему дашь? – спросил старый сокольничий, помогая снять клобучок.
Птица открыла глаза – желтые, немигающие. Смотрела на Василька, не отводя взгляда.
– Ярый, – сказал княжич. – За гордый нрав.
– Хорошее имя. К весне облетаешь – лучшего помощника не найдешь. Только помни: кречет – не слуга. Он сам выбирает, с кем летать.
Пока объясняли, как кормить, как держать, как приучать к руке, во двор начал падать снег. Крупный, мокрый. Сквозь открытую дверь Василько видел – отец и дядя Юрий стоят друг напротив друга. Молчат. Только снег падает между ними, как белая стена.
– …и никогда не снимай клобучок при чужих, – продолжал сокольничий. – Кречет должен видеть только хозяина. Иначе улетит к тому, кто сильнее.
Василько кивнул, но думал о другом. О словах дяди: «то, что может улететь». О молчании отца. О том, как дрогнула рука у обычно твердого как скала Ратибора.
Что-то важное произошло сегодня. Что-то большее, чем просто дорогой подарок.
Ярый сидел на жерди, поводил головой. Потом вдруг издал крик – резкий, пронзительный. Другие птицы встрепенулись, забились на жердях.
А во дворе Юрий уже садился на коня. Обернулся напоследок, посмотрел на окно сокольничьей. Улыбнулся. И в этой улыбке было что-то хищное – как у кречета перед броском.
Константин стоял неподвижно, пока брат не скрылся за воротами. Потом медленно пошел к терему. Снег уже засыпал его следы.
Василько прижался лбом к холодному стеклу. На руке все еще горели следы от когтей. Первые метки взрослой жизни.
– Он твой теперь, княжич, – тихо сказал сокольничий. – Береги. Такие птицы раз в жизни достаются.
Но Василько думал не о птице. А о том, что дядя Юрий смотрел не на кречета. На него смотрел. Оценивал. Примерял.
Как охотник – будущую добычу.
***
Зима 1218 года началась тревожно. Князь Константин все чаще прихварывал, подолгу лежал, принимал бояр в опочивальне. Лекари качали головами – сердце слабое, водянка, долго ли протянет.
Василько не отходил от отца. Читал ему Псалтырь, рассказывал о своих занятиях с Ратибором, показывал, как Ярый научился приносить добычу.
– Славный кречет, – слабо улыбался князь. – Дядю благодарил?
– Написал грамотку.
– Молодец. Родню беречь надо. Я вот… не сберег.
В конце января стало совсем худо. Константин уже не вставал, дышал тяжело, лицо посерело. Созвал бояр, продиктовал завещание.
– Стол ростовский – сыну моему Васильку. Пока мал – боярам править именем его. Брату Юрию челом бью – прими племянников под свою руку, не дай в обиду.
Второго февраля, в праздник Сретения, князь причастился, благословил сына.
– Меч береги… людей береги… честь береги… – шептал побелевшими губами.
К вечеру впал в забытье. Василько сидел рядом, держал холодеющую руку.
– Батюшка…
К рассвету князь умер. Василько остался сиротой.
Ночь после похорон отца выдалась лунной и морозной. Василько ворочался на постели, не мог уснуть. В груди – пустота, словно вырвали часть души.
Не выдержал. Накинул шубейку, выскользнул из терема. Стража у ворот дремала – пропустили княжича без вопросов.
