Осмотрелся по сторонам и понял, что попал, похоже, в святая святых.
В маленькой каюте находились очень личные вещи, это чувствовалось. Оправленный в рамку рисунок на стене был явно сделан ребёнком. На полу лежал небольшой ковёр из растительного волокна. Похоже, ручной работы. Возле совершенно стандартного спального места стояла скульптура – очень старая и уже совсем непонятно что изображающая.
Я присел на корточки. Похоже, какое-то божество – сплетённые тела мужчины и женщины плавно срастались в одно, неразделённое тело.
Наверное, эрцог спал здесь. Всё в каюте несло отпечаток его внимания, внутреннего присутствия.
На постели, затянутой, как это принято в армии, пластиковым чехлом, лежала аккуратно заложенная стикером старинная книга. Названия не было видно, а взять её я не решился.
На плавающем столике дремало ещё несколько книг, какие-то бумаги, принадлежности для письма. Старинные принадлежности. Если бы там не было бумаг, книги ещё можно было бы посмотреть, а так.... Мне совсем не хотелось, чтобы эрцог решил, что я роюсь в его личных бумагах.
Стулообразного ничего я не углядел, не на кровать же садиться. Сел на пол у стены, возвращаясь мыслями на Грану.
Не скажу, что на душе было совершенно спокойно, но я был почему-то уверен, что эрцог меня не съест. Если бы он действительно хотел отнять камень и расправиться со мной – уже сделал бы и то и другое.
Что ему могло помешать?
Скорее всего, формально он прав. Камень, наверное, покинул дом Сапфира каким-нибудь не совсем честным способом. Но зачем Абио оставил мне его?
Эрцога я прождал не меньше часа, но так ничего и не придумал за это время.
Локьё вошёл и уставился на меня насмешливо.
– Ну, – спросил он с каким-то шутливым внутренним вызовом. – И как мне тебя наказать? Отвести в оранжерею? – и вдруг рассмеялся.
Я первый раз видел его не насмехающимся, а именно смеющимся и не знал, как реагировать.
– Почему именно в оранжерею? – спросил я поднимаясь.
– Когда мне было пятнадцать, – сказал, всё ещё улыбаясь, Локьё. – Озабоченный моим ранним взрослением Домато, отвёл меня однажды в оранжерею, нарезал там каких-то веток и познакомил с их воздействием на нервные окончания. Но, по-моему, ты уже перерос такие семейные методы, а? Я, конечно, могу отправить тебя на нижнюю палубу и приказать, чтобы тебе всыпали по первое число, но вряд ли тебя и это впечатлит?
Я не ответил. Мне совершенно не улыбалось, чтобы меня тупо избили. И язык лучше было попридержать.
Хотя мне очень хотелось спросить, почему это воспитанием юного эрцога занимался его врач. Неужели больше некому было?
Эрцог фыркнул.
– А кому? – ответил он на незаданный вопрос. – Отец занимался политикой, она и съела его до костей. А дядя предпочитал, чтобы племянники сами как-то барахтались и выплывали. Я мог тогда, конечно, пожаловаться отцу, но сначала помешал стыд, а потом я понял, что это тоже был необходимый жизненный опыт... – Он помедлил. – Вот я и не знаю... Что сделать с тобой, чтобы это тоже было для тебя опытом?
– Опыт будет, если ты мне объяснишь, как я ЕЩЁ мог поступить?
– Да, может, и никак. Если следовать твоим понятиям о совести. Но будь на моём месте кто-то другой, в этой же ситуации голову бы тебе уже оторвали...
– И какой опыт я должен тогда извлечь? Что голова дороже самоуважения? И вообще... Ты... знал про сапфир! – догадался я вдруг. Тебе доложили! Ты мог приказать Домато вообще не отдавать его мне!
