В пути по извилистой горной дороге колеблется, словно тихо бьётся, сердце из красного бархата, вышитое золотыми нитями «Я тебя люблю» и подвешенное на шнурке возле лобового стекла.
Это всё, что есть у Лары, кроме воспоминаний, от отца массагетской царевны. А та и вовсе не помнит его, он умер, когда ей не было и года.
Однажды, в свои первые три месяца жизни, когда она не смогла достать ручкой выпавшую игрушку, она взяла её обеими ножками и подтянула к груди. Наблюдавший отец был изумлён и сказал, что не зря назвал её именем древней массагетской царевны Тамирис – его дочь не простая девочка!
Теперь эту малышку Штефан повсюду возил с собой, говорил с ней на хорватском, готовился дать ей свою фамилию, как только Лара получит гражданство. И не скрывать от неё правды об отце, но это позднее…
А сейчас они жили душа в душу – «тата» и проступившая из мрака одиночества крошечная девочка с сияющими зеленоватыми глазами, требовавшая ежеминутного внимания из-за буйного характера, сильная, фантастически выносливая.
Эта абсолютно бесстрашная девочка, делавшая в первый год жизни сальто в колыбели, теперь, в четыре года, делала его на мостике над речкой! Штефану, если не успел перехватить её, впору было зажмуривать глаза от её подвигов.
Неизменно весёлая, она начала говорить поздно, при этом исключительно на хорватском, а из русского произносила только «спасибо», старательно, уже как иностранка, хотя мать с ней говорила сразу на трёх языках – русском, осетинском и хорватском, и она всё понимала.
Как-то раз появились цыгане на грузовике, сборщики металлического лома. Штефан отдал им старую газовую плиту. Чтобы поставить плиту в кузов, им пришлось выгрузить роскошный детский велосипед, голубой, с колёсами из белой резины, а когда хотели положить его обратно, массагетская царевна вцепилась в него и подняла такой крик, что испуганные цыгане умчались, бросив своё имущество.
И теперь она, как гонщица из телевизора, в очках для подводного плаванья, в коротких штанишках, кудрявая и неустанная, как perpetuum mobile, носилась на нём по коридору, потому что в Цветлине не дай бог разогнаться на велосипеде по отвесно спадающей вниз улице.
В декабре мы точно так же всей компанией носились на автомобилях по дорогам Загорья – вверх-вниз, круто влево, ещё круче вправо!
В нарядных городах на всех дверях – рождественские веночки, на все балконы по верёвочной лестнице уже поднимался с мешком за спиной Святой Никола, наш родной Дед Мороз.
Напротив дома Штефана во дворе у Симона глиняный американец, в полметра ростом, с бутылкой рома в руке, по уши в снегу, как в золотой лихорадке на Клондайке. А от излюбленных хорватами белых лебедей с туловищем-цветочницей торчали только красные клювы, потому что самого Симона нет, он с женой-словенкой живёт в Словении.
Однако каждую весну его привозит жена на своём форде Fokus, и он с радостью вливается в холостяцкую жизнь с игрой в belot, вечерними бдениями с векией и гимном.
Но каждой осенью у него неизменная тысяча литров лучшего вина в Цветлине, красного, с чудным ароматом «изабеллы«! И этот «фокус» бывает похлеще форда его словенской жены.
