В цепи ночных фонарей улицы последний был вровень с торцом этого дома, он высветил человека, когда тот уже сворачивал вправо, и хотя он шёл не быстро, всё же чувствовалась его целеустремлённость.
Я знала, что зимой в ночи никто никогда не ходил в ту сторону, и стала ожидать, что он сразу же повернёт обратно.
Не дождавшись его возвращения, я заснула, как всегда защитив себя от еженощного перелая неведомого пса и Мицики музыкой из крошечного радиоприёмника с наушниками.
Перед рассветом что-то толкнуло моё сердце и заставило меня вскочить. Отбросив наушники, я отчётливо услышала скрип снега и осторожно прильнула к окну. Те же шаги, только ещё медленней и тяжелее при спуске.
Человек шёл обратно и нёс на руках что-то большое. Какое-то длинное тело было явно тяжёлой, но мягкой, полусвесившейся ношей, и было непонятно, это зверь или человек.
Где-то тихонько взвизгнула Мицика, но не залаяла. После того, как стих скрип шагов, установилась мёртвая тишина.
В коридоре мы столкнулись со Штефаном, каждому из нас было что сказать, и мы зашли в пустую комнату с выходом на летнюю террасу над двором.
Я рассказала о ночном походе человека и могла поклясться, что человек нёс или что-то живое, или то, что прежде было живым.
Штефан сказал, что он точно так же не мог заснуть, как и в ту ночь, когда бесновался пёс за горой, а всем приснилась графиня, подавшая каждому свой ужасный знак. И было это накануне убийства Аиды.
Быстро одевшись, мы вышли на дорогу и тут же увидели на снегу заледеневшие капли крови. Тонкая дорожка кровавых леденцов тянулась через весь спуск… к дому Давора.
После этой ночи никто не видел Давора сравнительно долгое время, чтобы цветлинцы могли оставить это без внимания.
И хотя в Цветлине строго соблюдается личная независимость человека и допускается существование личных тайн, всё же выяснение всех обстоятельств было поручено Фабиану, относительно не занятому и не очень пьющему.
Несмотря на то, что над домом Давора вился крепкий дым, этот цветлинский барометр состояния хозяина, дверь была захлопнута днём и ночью.
Фабиану оставалось пытаться проникнуть глазом в любое отверстие – сквозь щель жалюзи или окно на балконе второго этажа. Но все его старания были напрасны, пока однажды сам Давор не дал такую возможность, оставив приспущенными жалюзи.
Он сидел в холле первого этажа лицом к камину. В руках у него был лист бумаги, он явно что-то читал, возможно, написанное им же.
Эта картина сама по себе не могла удивить Цветлин, ибо Давор был почти философом, а после гибели Аиды мог стать поэтом, вторым Петраркой, чтобы вечно воспевать любимую.
Если бы эту картину не дополняло нечто удивительное: рядом с креслом сидел огромный пёс, внимательно слушал Давора и преданно смотрел ему в глаза, боясь пропустить слово. И, словно опасаясь, что может потерять Давора, держал лапу на его колене.
Фабиан доложил собранию любителей belot всё, что увидел, и мужчины приняли такое обстоятельство, как право Давора побеждать своё одиночество, потому что все точно знали, что Аида была и осталась единственной возлюбленной Давора, постигшего все человеческие пути и здесь, и там, куда она ушла.
Случайно я стала свидетельницей того, как Давор, всегда стоявший на той таинственной черте, за которой останавливается время, шёл на помощь другому такому же стражу, чьё безжизненное тело он принёс той же ночью.
