Это горел не костер.
Горела деревня.
— Олав! Ола-а-ав! — крича, бросилась по улице. Боль в ноге теперь казалась такой мелочью.
Всё вокруг тонуло в едком марева пожара. Дома полыхали будто сухой хворост. Огонь просто слепил. Слепил не только светом, но и самыми жуткими воспоминаниями.
Как горел родительский дом. Я отчетливо помнила это. Запахи, звуки. Как падали горящие балки, как всё тонуло в дыму. Как легкие горели не хуже деревянных стен от сухого воздуха и копоти. Это жуткое чувство, когда начинаешь понимать, что задыхаешься, что дышать больше нечем. А на руках маленький пищащий комочек, плачущий новорожденный брат, оставшийся, как и я, сиротой.
— Олав!
Мой крик тонул в треске дерева. Я лишь бессмысленно надрывалась, натыкаясь на странную пугающую тишь. Никто не кричал. Никто не плакал.
Где все жители? Почему никто не бежит по дороге из деревни? Почему никто не пытается потушить огонь.
Ответ на свой вопрос я нашла слишком быстро. Свернув к дому тётушки, подняла кучу странной пыли, задев странный холмик почти на середине дороги.
Светло-серый пепел. Он лёгким облачком взлетел вверх, быстро прилипая к моим мокрым от ночной росы ногам.
Пепел.
Застыв на месте, захлебнулась криком.
Пепел. Везде. Размазанными полосами. Маленькими и большими кучками на дороге, во дворах…
— Олав! — я бешено кричала, вцепившись руками в волосы. — Олав, где ты?
К дому тётушки я выбежала в диком страхе. Увидев, что крыша только начинала гореть, без раздумий бросилась внутрь. Если только брат жив! Если только он жив! Только он был жив!
— Тётушка? Тётушка Вива? — я кашляла от дыма, оглядываясь по сторонам. — Тётушка?
Ничего не видно. Только клубы дыма, треск дерева. Запах гари и чего-то сладкого. Такого приторного и липкого… Будто… Но об этом я старалась не думать. Только выкрикивала имена брата и тётушки. Ответом служило молчание. Молчание. Молчание!
Я оказалась в каком-то кошмаре.
От страха сердце с силой билось о ребра. Слышала этот стук. Хруст костей. Будто что-то пыталось вырваться из меня и сбежать отсюда. Мне самой бы очень хотелось это сделать.
Ощущение захлопывающейся огненной ловушки сводило с ума. Нужно бежать. Беать! Пока не посыпались балки. Пока не полетели угли и горящие обломки. Пока не провалился пол. Пока я не задохнулась. Пока… пока не появились волдыри на моих руках.
— Олав!
Я металась между комнат, заглядывая в каждый угол. Больная нога теперь казалась мне сказкой. Я не обращала внимание на раны и ссадины, на спекшуюся кровь на лице, на разорванную едва ли не в клочья рубашку. В голове гулко билась одна мысль: Олав и тётушка. Где они? Где же они?!
Свернув к печи, споткнулась о половицу и с жутким грохотом упала на пол, подняв волну пыли. Закашлявшись, тут же испуганно откатилась и завыла в голос: кто это? Тётушка или… или Олав?
— Олав… Тётушка! — размазав грязной рукой слезы и кровь, — уже охрипла от крика. — Где же вы?
— Кара!
— Олав?
Голос казался мне глухим и сдавленным. А еще он раздавался из печки? Неужели из печки?!
Печка!
Цепляясь пальцами за уступ, потянулась к тяжелой заслонке и потянула её на себя. Тёплая ручка впивалась в руки, но я с криком стащила застрявшую заслонку. Оттуда, весь чёрный от копоти и дрожащий от страха и ужаса, выполз Олав. Он только всхлипывал и сжимал в кулачке ту самую безделушку, что подарил мне на прощание Орм.
— Кара! — брат бросился мне на шею, радостно рыдая.
