К жизни меня вернул Кусимир. Как и тогда, когда ушла мама, так и сейчас, когда от меня ушёл весь мой мир. Голодный кот орал низко, утробно, как-то очень глубинно, будто это был не он вовсе - пять кило живого веса, а сплошной изголодавшийся желудок.
И я, вняв укорам совести, очнулась, осмотрелась, встала со своей пыльной лежанки.
И шаря в кухне, думала о том, что всё это повторение неслучайно. И нужно его использовать. Нужно прожить это по-другому.
Когда уехала мама, я так же, полная горя от утраты, от страха перед будущим, от ощущения своей ненужности, свернувшись калачиком, лежала на кровати без простыни, в комнате, полной ящиков и коробок. Так же впадала в безвременье, в стремлении уменьшить боль. И лежала, наверное, долго. Не помню.
И на вопли кота не обращала внимания.
Я не обращала. А новые соседи даже очень обращали.
Или Кусимир орал слишком громко.
Или очень мерзко.
Или очень долго.
Но когда его вою стал вторить бешеный стук в дверь, я сползла со своего лежбища и поплелась открывать.
- Я Марина, живу тут, за стеной, - в коридоре стояла кругленькая девушка постарше меня и показывала пальцем в сторону. - У тебя кто-то плачет, и я подумала, может, помощь нужна?
Я слабо покачала головой - нет, не нужна, оставьте меня одну, уйдите все!
Но вопль смертельно раненного Кусимира, раненого, без сомнения, голодом и сразу во все жизненно важные органы, перечеркнул мои слабые попытки спрятаться, закуклившись в своём горе.
Марина, движимая благородным желанием спасти от голодной смерти несчастную тварь (подозреваю, просверлившую ей мозг своими воплями даже через стену), вытащила меня из дому, рассказала, что я теперь живу в пригороде, в посёлке Красный Партизан, где остановка транспорта и как добраться до города, показала ближайший магазин, помогла закупиться продуктами (в основном кошачьим кормом, что подтверждало мои подозрения про просверлённый через стену мозг) и даже (о благороднейшая из просверлённых женщин!) помогла дотащить до моей квартиры покупки.
Несколько дней я боялась высунуться из квартиры - мне было страшно в том новом, незнакомом мире, где я вдруг очутилась. Я не хотела здесь жить, мне всё здесь не нравилось, всё вызывало протест и неприятие.
Из старого дома в центре моего любимого Белого Города, из квартиры с высокими потолками, с лепниной, где окна выходили в тенистый двор, где мебель была дорогой и красивой, а шторы - самыми модными, я переселилась в какую-то дыру.
Посёлок за чертой города, автобусы два раза в час, пятый - верхний - этаж с затёкшим потолком, затёртые, давно неновые обои, старенькая мебель, прихожая, совмещённая с кухней, и не менее совмещённый сам с собой санузел, длинный и тёмный обшарпанный коридор подъезда с бесконечными дверями по одну и другую сторону, вечно подвыпившие мужики на лавочке у подъезда...
А, да. Ещё же море. Из окна видно. Романтика! Особенно зимой, продуваемой штормовыми ветрами насквозь.
А ещё... Я была одна.
Совсем одна!
Не считая Кусимира.
Папе я позвонила не сразу. Только когда смогла не реветь взахлёб от одного только воспоминания о мамином прощальном взгляде.
- Привет, - сказала, выдавливая улыбку.
Отец обрадованно поздоровался и накинулся с вопросами:
- Ну как? Как каникулы?
- Хорошо, - я улыбнулась ещё раз.
У меня была давняя тайная надежда, что отец позовёт меня к себе. Глупо, я знаю. Не маленькая уже, но всё равно наделась, что он скажет: «Заинька, а давай к нам, а? На каникулы. Леночке тяжеловато с двумя, а ты бы и мир посмотрела, и с братишкой повозилась, и помогла бы. А?» И чтобы улыбнулся.
