Цайа - это я.
Не знаю, правда ли, что Зоя не произносилось на местном наречии, но именно Ленарди так переиначил моё имя. Я отвечала ему тем же - называла Жажей. Правда, только мысленно. Вслух вообще старалась никак к нему не обращаться. Но помня, как разозлило его тогда это имечко в день нашей встречи, по-другому не могла.
Про птицу с головой, полной ветра... Это такая местная фразочка, которая характеризовала человека неумного. В переводе на русский это могло означать «тупая курица».
Что иномирцы не знают самого простого, особого перевода не требовало. Собственно, эта часть фразы была продолжением про курицу.
А вот trevakh не переводилось, поэтому я толковала это как ругательство. Впрочем, без оснований.
- Да, - повизгивал от смеха Пенгуэн, - у неё овощи — люди! Живые! Ха-ха-ха, да ещё маленькие!
«Да, маленькие, вроде тебя, дурень ты великовозрастный», - подумала и перевела взгляд на лежащие в моей тарелке три обжаренных муравьиных трупа. Надеюсь, на моём лице ничего не было написано, кроме непонимания. Всё же эти люди меня спасли, прятали от погони, помогали.
И я сделаю вид, что не поняла.
В знак благодарности.
За заботу.
Ещё раз с сомнением посмотрела на три зажаренных «гномика». Вздохнула, набираясь решимости. Овощи так овощи. Надо пробовать.
Желудок, не подведи хоть в этот раз!
Я трудно привыкала к новому миру — меня всё пугало, настораживало, не укладывалось.
Не укладывалась в мысли необходимость жить в таком месте, где цивилизация оставила тонкий налёт. Такой тонкий, по сравнению с которым слои пыли в выделенной мне каморке под лестницей - вековые пласты разных пород.
Не усваивалась местная пища, то и дело вызывая рвоту. Что-то не так было в продуктах. Или готовка была непривычная - не знаю. К плите, кстати, меня не допускали. То ли боялись, то ли не хотели обучать. Но я и не жаловалась.
И не только потому, что некому было. Просто как-то незаметно я взяла на себя всю уборку первого этажа дома, в том числе и в лавке. Да, в этом доме была книжная лавка, в которой я, можно сказать, служила. Служила мастером чистоты, а попросту - уборщицей. На второй этаж дома меня не пускали. Это, кстати, было странно, и даже немного обидно, если вспомнить, как меня оттуда выставили.
Я со своими уборочными инструментами - не лёгкими пластмассовыми, как у нас, а с хорошей такой деревянной бадьёй, - убрав на первом этаже, однажды двинулась на второй. Ну а как же? Надо же помочь бедненьким мужчинам, живущим в доме без женской руки!.. Но на лестнице меня задержал дядюшка Гилерм. Даже больше - жёстко схватил за локоть.
Он, вообще-то, был вежливым и доброжелательным, но в тот раз его пальцы в вечных перчатках очень больно, словно клещи, ухватили меня за руку
- Цайя, нет! - сказал и так посмотрел на меня, будто взглядом хотел уничтожить.
Язык я кое-как тогда уже понимала, а вот сказать едва ли могла пару связных фраз. И потому даже не спросила почему.
Стащила тогда тяжеленное ведро вниз и грохнула его на пол у бокового хода, что вёл во внутренний дворик. Сдерживая досаду и злость, решила, что баба с воза - кобыла в курсе дела. То есть, мне же лучше - не таскать тяжёлое ведро наверх, не корячиться со своей благодарностью, убирая за ними грязь. Неприятно, конечно, смотреть в прожигающие глаза, но ничего, переживу.
Не укладывалось и ещё кое-что. Чем дальше, тем чаще я задавалась вопросом почему меня спасли и прячут, если так относятся? Гостеприимство хозяев было какое-то странное. После еды мне напоминали, что надо вымыть посуду («Цайя, поела? Убери тут всё!»), когда лавка закрывалась, дядюшка первое время заглядывал ко мне в каморку и сообщал, что покупателей нет и лавка закрыта, а позже просто подчёркнуто громко топал по лестнице наверх, намекая, что пора идти убирать.
