Вот эти шуточки дурацкие и издёвки по поводу того, что я не знаю чего-то или плохо говорю - зачем спасал, если теперь упрекаешь?
Эти придирки вообще ужасно обидными казались! Я очень быстро осваивала язык, намного быстрее, чем английский в моём родном мире. Оно и понятно. У меня здесь была языковая среда, полное, как говорится, погружение, а там - просто курсы два раза в неделю.
Не знаю, догадывались хозяева этого чудного домика или нет, но слышимость тут была... панельные хрущёвки нервно курят в сторонке - разговоры за стеной были слышны замечательно. Особенно, если я ложилась спать. А за стеной у меня была кухня, она же - гостиная.
Мои злость и возмущение таким поведением спасшего меня Жажи, шли мне на пользу. Сначала я злилась и молчала, потому что хотела сначала выучить язык и поразить их, а потом, когда уже стала более-менее понимать, просто скрывала свои знания. Немного из вредности, немного - на всякий случай, как козырь в рукаве. А если им нравится считать меня отсталой дурой - да пожалуйста, я не буду обижаться или переубеждать. Я просто буду делать свою работу, чтобы не чувствовать себя нахлебницей, а там - как хотите.
Но всё это было потом, спустя несколько месяцев.
А в тот вечер, когда поняла, что потеряла свой с трудом обретённый мир, я будто снова оказалась у разбитого корыта, в том страшном дне, когда ушла мама.
Снова оказаться в одиночестве? Такого просто не могло быть! Не могло! Снаряд не падает в одну воронку дважды!
Но это случилось — упал.
Я была в чужом мире. Одна. Снова одна. ТОлько мир был другой. Такой, где есть магия и нет ничего родного и близкого.
И что было страшнее - снова остаться одной или остаться в чужом и чуждом мире - сразу не понять.
Когда осознание произошедшего накрыло меня бетонной плитой, я впала в ступор. Помню только мелькание теней перед глазами, чужие эмоциональные, но такие далёкие-далёкие разговоры. Ещё они, кажется, махали чем-то. Кажется, руками. И даже, кажется, щипали меня.
Помню, что пытались отобрать кота.
Только не смогли.
Я вцепилась в него, как утопающий в последнюю соломинку. Или это Куся проявил неожиданный патриотизм, вдруг возлюбив меня всей душой и особенно когтями, и не пожелал расставаться? Уже не вспомню.
Потом, кажется, в полутьме метались тени - кто-то двигался туда-сюда. Много позже я догадалась, что это хозяева дома проявляли гостеприимство, освобождая мне каморку под лестницей. Она стала моей берлогой, убежищем и неприступной крепостью.
В тот вечер я шагнула в тёмный зев комнатушки, закрыла за собой хлипкую створку, не думая ни о чём.
И легла.
И не заметила даже, что постель не имела ни простыни, ни подушки, ни одеяла, что тоненький тюфячок, больше похожий на свёрнутое в несколько раз покрывало, пыльный, словно последние пять лет служил половиком у входной двери. Не вспомнила, что ела последний раз ещё на фестивале - один чебурек с Кусимиром пополам. Не чувствовала жажды.
Ни холода. Ни усталости.
Всё было неважно.
В голове было крошево мыслей и образов, и ни одного целого, внятного кусочка.
И я отложила всё на потом. На завтра. На когда-нибудь.
Я пролежала в своей норке, в уголке, свернувшись в комочек, и ни о чём не думая, долго.
Есть не хотелось и не моглось, в туалет, оказавшимся обычной выгребной ямой в конце огорода, увенчанной деревянной щелястой будкой, ходилось редко. Спать не получалось - сон не шёл, а сознание ныряло в какое-то безвременье, и я зависала в вакууме, в котором хотя бы боль от потери всего того, что с таким трудом стало моим миром там, в покинутом Красном Партизане, была не такой сильной.
