Табачное зелье прочистило мне мозги, и я понял, что весь этот спектакль был устроен только потому, что разговор между нами должен идти серьезный, совсем не для посторонних женских ушей, и что они – Паша с Петром Петровичем – знают о происходящем намного больше меня, и то, что они знают – тяжело и страшно, поэтому и им тоже нужно было повеселиться и расслабиться.
На этой, вообще-то невеселой, мысли я успокоился и, откинув одеяло, обрушился прямо на Светлану, отчего она только довольно пискнула во сне.
Глава пятаяШашлык из невесты
Утро началось слишком рано – в десять часов.
Пришел Паша, долго, но деликатно стучал в дверь, заказал завтрак, напомнил о необходимости принять душ и почистить зубы и вообще вел себя как хорошо вышколенный камердинер английского аристократа, опаздывающего на заседание палаты лордов. Он старательно отворачивался, когда в поле зрения заходила неодетая Светлана, а потом, убедившись, что мы встали, и падать в постель больше не намерены, ушел курить на балкон.
После завтрака, совместного пития кофе и дружного перекура Паша повелел Светлане одеваться по-уличному, потому что они сейчас пойдут на какую-то штрассе для массированного налета на гамбургские магазины.
«Шоппинг» – магическое слово, значительно ускоряющее действия любой, даже полуспящей женщины, поэтому через считанные минуты Светлана уже была одета, обута, скупо накрашена и стояла в дверях, готовая к покорению предприятий немецкой торговли.
Паша вернулся после очередного перекура на балконе, окинул ее придирчивым взглядом, снял с плеча невидимую пушинку и сказал, со страстным придыханием: «Хо-ро-шо!» – и я был оставлен в гордом одиночестве, награжденный на прощание воздушным поцелуем и многообещающим взглядом сквозь густые, как черный иней, ресницы.
Однако гордое одиночество продолжалось не долго, можно сказать, совсем не продолжалось, потому что сразу же после ухода торгово-закупочной парочки на пороге возник Петр Петрович Сергачев с полиэтиленовым пакетом в руках.
– Ушли? – спросил он.
– Ушли, – подтвердил я со вздохом.
– Хорошо, – сказал Сергачев и вытащил из пакета огромную, килограмма на два, жестяную банку.
– Вот, – сказал он, устанавливая ее на стол, – купил, угощайся! – и кинул в рот целую горсть леденцов.
Я вежливо взял одну конфетку, покатал ее во рту, ощутил пластмассово-фруктовый вкус и быстренько проглотил. С детства помню, что конфеты портят зубы и отбивают аппетит.
Сергачев включил телевизор.
Транслировали не обычный выпуск новостей, а что-то вроде аналитической программы, которую вели несколько серьезных немецких мужчин в дорогих костюмах и двое людей в форме. Судя по количеству орденских колодок, нашивок и разного рода звездочек на погонах, рукавах и лацканах мундиров, форменные люди имели немалый чин и занимали какие-то высокие посты в армии и полиции, потому что один из них был в форме бундесвера, а другой – в полицейском мундире.
Для начала показали документальные кадры, снятые ARD, CNN, Chanel-1 и еще какими-то телекомпаниями, оказавшимися первыми на месте происшествия.
Иногда кадры не говорили вообще ничего, например, масляное пятно на поверхности Мексиканского залива и плавники акул, настойчиво круживших вокруг обломков яхты «Каналья» и радужных солярных разводов с одиноким спасательным кругом посередине.
Это выглядело конечно, впечатляюще, но неинформативно: погибло судно, погибли люди, но почему, отчего – понять было нельзя. И, если бы не письмо в кармане объеденного акулами сеньора Фарго, никто никогда не узнал бы о причастности таинственного Господина Головы к гибели яхты. В этом письме Голова опять продемонстрировал всему миру свою причастность к произошедшей трагедии.
