В Астрахани им был предоставлен весь дом Нарышкина. Он находился во власти его управляющего Сапожникова, мать которого была француженкой, и потому управляющий совершенно свободно говорил по-французски.
Нанеся визит гражданскому губернатору Струве, у которого собралась дюжина астраханцев – мужчин и женщин, – Дюма был поражен тем, как хорошо говорили они по-французски, как модно – по-парижски – были одеты и как прекрасно знали литературу и культурную жизнь современной Франции.
Дюма был поражен тем, что в проводники по Астрахани Струве определил одного из своих чиновников, по фамилии Курно, оказавшимся сыном друга Дюма, много лет тому назад уехавшего из Парижа в Россию. И писатель еще раз убедился, что мир хотя и велик, но все-таки очень тесен.
На следующий день Дюма принимал военный губернатор адмирал Машин. В первую половину дня Дюма охотился на островах на уток и зайцев, позже его ждала рыбная ловля. Затем адмирал пригласил гостей к себе на обед, после чего Дюма было предоставлено право вместе с гражданским и военным губернаторами нанести первые удары по первой свае новой плотины.
Это торжество завершилось большим угощением на открытом воздухе сотен татар, калмыков и русских, пришедших на открытие строительства.
Переночевав в Астрахани, в доме Сапожникова, Дюма, Муане и губернатор Струве отправились на пароходе «Верблюд» в гости к калмыцкому князю Тюменю, жившему во дворце, который стоял на берегу Волги, рядом с пагодой, встретившейся нашим путешественникам на их пути в Астрахань.
Князь Тюмень – тридцатилетний богатырь и очень приятный внешне человек – и его двадцатилетняя красавица-жена встретили гостей с радостью и повели их в пагоду. После оглушительной какофонии труб, барабанов и цимбал, после которой музыканты совершенно лишились сил, во дворце был дан обед, а рядом с дворцом не менее трехсот подданных князя Тюменя пировали на лужайке. Дюма залпом выпил бутылку шампанского, перелитую в рог из серебра, за что был удостоен дружной овации. После трапезы состоялись скачки ста лошадей, причем женщины-калмычки, отмечал Дюма, были очень ловки и неутомимы, как и мужчины, всем своим поведением утверждая свое совершеннейшее равноправие. «Здесь, – писал Дюма, – женщины достигли такого равенства с мужчинами, какого безуспешно добиваются француженки. Победителем скачки на десять верст оказался тринадцатилетний мальчик, получивший приз – коленкоровый халат и годовалого жеребенка».
Затем, на глазах у гостей, за десять минут была сооружена кибитка и все вещи расставлены по местам, после чего хозяин стал угощать и французов, и князя с княгиней. Еще быстрее, чем кибитка была собрана, калмыки после окончания угощения разобрали ее, разместили на четырех верблюдах и исчезли.
Скачки и обустройство кибитки сменила соколиная охота, когда пара охотничьих соколов напала на стаю белых лебедей, продемонстрировав свою отличную выучку и великолепное мастерство сокольничих.
Дюма с восхищением следил за соколиной охотой, потому что во Франции она закончилась при Людовике XIII и кардинале Ришелье – в начале XVIII столетия. Дюма с грустью писал в «Трех мушкетерах», что Людовик XIII считал себя последним сокольничим Франции, ибо у него уже не осталось мастеров дрессировки сапсанов и кречетов – настоящих ловчих, боевых соколов.
А здесь Дюма видел соколиную охоту два с половиной века спустя!
