Крепость Кизляр начали строить в 1735 году и она оказалась первой русской крепостью в системе кавказских укрепленных линий. Эти линии состояли из укреплений и казачьих станиц, которых было более двух десятков. Между ними через каждые двадцать пять – тридцать верст расположены были редуты, а через каждые три-пять верст – пикеты, – сторожевые посты, с которых велось наблюдение за местностью и передвигающимися враждебными бандами и отрядами. Уже находясь неподалеку от Кавказа, Дюма узнал, что укрепленные линии продолжают строиться и в последние годы возникают по реке Белая – левому притоку Кубани, что совсем недавно заложили крепость Майкоп, и по реке Уруп – еще одному притоку Кубани, на берегах которого крепости начали появляться раньше, чем на Белой, но продвижение вперед все же шло не так быстро, как того хотели царские генералы.
Когда Дюма приехал в Кизляр, движение Шамиля доживало месяцы: он был осажден сначала войсками генерала Граббе, с сыном которого Дюма довелось познакомиться в станице Червленной, но несмотря на то, что аул Ахульго, где оборонялся Шамиль, был взят войсками Граббе, сам Шамиль сумел скрыться. Сейчас он засел в своем родном ауле Гуниб совсем неподалеку от Кизляра, который более всего поразил Дюма почти неприкрытым постоянным, ставшим неотъемлемой частью повседневной жизни, откровенным бандитизмом, беспрерывными разбоями, грабежами и убийствами. Каждый день происходили убийства и грабежи не только богатых купцов, но и бедняков, у которых отбирали по нескольку копеек, а, кроме того, широко практиковались кражи людей, за которых потом брали выкуп. Местные казаки, родившиеся на Тереке, вызывали у Дюма полный восторг. Он писал о них так: «Линейный казак, родившийся в этой местности, постоянно соприкасающийся с неприятелем, с которым он неминуемо должен рано или поздно столкнуться в кровавой схватке, с детства сдружившийся с опасностью, – солдат с двенадцатилетнего возраста, живущий только три месяца в году в своей станице, а остальное время до пятидесяти лет на поле и под ружьем, – это единственный воин, который сражается, как артист, и находит удовольствие в опасности.
Из этих линейных казаков, сформированных Екатериной и впоследствии слившихся с чеченцами и лезгинами, у которых они похищали женщин, – подобно римлянам, смешавшимся с сабинянками, – выросло племя пылкое, воинственное, веселое, ловкое, всегда смеющееся, поющее, сражающееся. Рассказывают о невероятной храбрости этих людей. Впрочем, мы увидим их в деле».
Все это неоднократно подтвердилось, как и предрекал Дюма. «Все путники, которых мы встретили на дороге, – писал Дюма, – были вооружены с головы до ног… Каждый смотрел на нас тем гордым взглядом, который придает человеку сознание храбрости. Какая разница между этими суровыми татарами (так Дюма называл горцев. – В. Б.) и смиренными крестьянами, которых мы встречали от Твери до Астрахани!
На какой-то станции Калино (переводчик Дюма с русского языка на французский. – В. Б.) поднял плеть на замешкавшегося ямщика.
– Берегись, – сказал тот, схватившись за кинжал, – ведь ты не в России!»
Сменяя на каждой станции конвой, наши путники ехали на запад по направлению к Тифлису, проезжая пункты, названия которых говорили сами за себя: «Лес крови», «Ров воров», «Скала убийства».
Первым большим поселением после Кизляра была станица Шелковая, которую Дюма по ошибке назвал «Щуковой». От нее на полтораста верст не было ни одной станции, «ибо, – как писал Дюма, – ни один станционный смотритель не хочет, чтобы каждую ночь воровали у него лошадей и чтобы самому лишиться головы».
