– Брат мой!
И в ответ удивленный молодой человек отозвался, сорвав с головы шляпу:
– Королева!
Это был брат Людовика XVI, шурин Марии-Антуанетты, королевы Франции, граф д’Артуа. Он тоже стал требовать пропустить его во дворец и тоже получил отказ: приказ отдал лично король, и приказ должен выполняться беспрекословно. Граф д’Артуа сказал дамам, что ревнивый король узнал, что Мария-Антуанетта уехала в Париж и специально распорядился никого не пускать во дворец, чтобы, таким образом, скомпрометировать и опорочить ее.
Меж тем д’Артуа привел королеву и Андрэ де Таверней, – такова была фамилия спутницы Марии-Антуанетты – в свой холостяцкий дом и оставил их до утра, сказав, что в шесть часов все двери во дворце будут уже открыты.
В половине седьмого утра Людовик XVI прошел в спальню своей жены и был поражен, увидев ее в постели. Королева рассказала мужу, где она была вчерашним вечером и передала ему то, о чем поведала ей графиня де Ламотт. Она попросила короля дать ей пенсию, а ее мужу – полк.
В ответ Людовик проявил полную осведомленность в этом деле, назвав Жанну интриганкой, и сказал: «Она перевертывает вверх дном небо и землю, надоедает министрам, пристает к моим теткам, закидывает меня прошениями, ходатайствами, доказательствами своей генеалогии… Маленькая Валуа выщиплет у меня достаточно перьев; у нее цепкий клюв! Полк этому жандармишке, который вздумал устроить спекуляцию из брака с особой из дома Валуа! Да у меня нет больше полков для раздачи!.. Эта маленькая Валуа… право, я вам не могу и пересказать всего, что знаю о ней. Ваше доброе сердце попалось в ловушку…»
Отказ короля обидел и рассердил Марию-Антуанетту и она, считая, что и Людовик тоже злится на нее за происшествия минувшей ночи, попросила мужа не гневаться на нее. Людовик ответил, что и не думал сердиться, и добавил:
«– О, это нетрудно доказать, это доказательство у меня в кармане, – и вынул из кармана футляр.
– Как это прелестно! Боже мой! Как это восхитительно! – воскликнула она, открыв крышку, ослепленная и очарованная… Она вынула из футляра ожерелье из таких крупных, таких чистых, сверкающих и так искусно подобранных бриллиантов, что по ее красивым рукам, казалось, потекли волны фосфора и пламени.
Ожерелье все струилось и переливалось, точно свернувшаяся кольцом змея с молниевидной чешуей.
– Какое великолепие! – сказала, наконец, королева, к которой вернулся дар речи. Ее глаза разгорелись, быть может, от прикосновения к этим чудным бриллиантам, а быть может, от мысли, что ни одна женщина на свете не могла бы иметь такого ожерелья».
И все же одумавшись, Мария-Антуанетта отказалась от ожерелья, считая, что оно слишком дорого. «Я отказываюсь повесить на шею полтора миллиона, – сказала она, – когда казна пуста, когда король вынужден рассчитывать, раздавая пособия бедным и говорить им: „У меня нет больше денег, Бог вам подаст!“ Знаете государь, господин де Сертин мне как-то говорил, что на полтора миллиона можно построить линейный корабль, и, поистине, государь, французскому королю он нужнее, чем ожерелье королеве».
В тот же вечер, во время карточной игры королевской четы, принцев и принцесс крови, за которой наблюдали сотни, столпившихся вокруг царедворцев, королю доложили, что в Версаль прибыл капитан де Сюффрен, семикратный победитель англичан в морских сражениях, живая легенда Франции и гордость всего ее военного флота.
