Читать онлайн Говард Пайл - Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука

Между далеким прошлым истории мира и тем, что ближе к нам, во времена, когда древняя мудрость умерла и исчезла, а теперешние просвещенные дни еще не наступили, в человеческой истории была огромная черная пропасть, пропасть невежества, суеверий, жестокости и зла.

Эти времена мы называем темными, или Средневековьем.

До нас дошло не так много записей об этом тяжелом периоде в истории нашего мира. Мы знаем о нем только по разрозненным фрагментам, передаваемым из поколения в поколение.

И все же, хотя жизнь тогда была жестокой и черной, здесь и там можно было встретить хороших людей, мужчин и женщин (в основном в мирных и тихих монастырях, вдали от грома и славы кровавых битв), знавших истину и живших в соответствии с этим знанием, верно хранивших учение Христа, который жил и умер за них в Палестине много лет назад.

В истории, которую я собираюсь рассказать, речь пойдет о маленьком мальчике, который жил и страдал в те темные Средние века, о том, как он видел и хорошее, и плохое в людях, и о том, как благодаря доброте и любви, а не борьбе и ненависти, он, в конце концов, возвысился над другими. И если вы прочитаете ее целиком, я надеюсь, вам будет так же приятно, как и мне, побродить по этим сумрачным древним замкам, полежать с маленьким Отто и братом Иоахимом на высокой колокольне или посидеть с ними в мирной тишине старого монастырского сада. Из всей этой истории я больше всего люблю те ранние мирные годы, которые маленький Отто провел в старом монастыре Белого Креста на Холме.

Жизненный путь бедного маленького Отто был каменист и тернист, и хорошо, что сейчас мы следуем за ним лишь в воображении, а не на самом деле.

Над серыми скалами высились отвесные мощные стены и башни замка Дракенхаузен. Серые ворота с тяжелой, усаженной шипами опускной решеткой, висевшей под темневшей аркой, мрачно зияли над подъемным крылом разводного моста, перекрывавшего глубокий ров между глухими стенами и дорогой, которая, петляя, вела вниз, в небольшую долину. Там, у подножия холмов, стояли плохонькие, крытые соломой хижины крестьян, принадлежавших замку – жалких рабов, которые, когда неуверенно, когда ожесточенно возделывали свои бедные клочки земли, выжимая из твердой почвы урожай, которого едва хватало, чтобы выжить. Среди этих бедных хижин играли ребятишки, словно лисята около своих нор, тараща дикие глазки из-под копны спутанных желтых волос.

За убогими хижинами протекала быстрая пенистая река, через которую, там, где проходила дорога из замка, был перекинут высокий мост из грубого камня, а за рекой протянулся огромный черный мрачный лес, в котором жили дикие звери, и где зимой воющие волки гнались за своей быстроногой добычей по озаренному луной снегу под сетью черных теней обнаженных ветвей.

Дозорный в холодной, продуваемой ветром сторожевой башне, прилепившейся к серым стенам над воротами в замок, смотрел в узкое окно, в котором свистел и гудел ветер, дувший над вершинами деревьев, качавшихся в бесконечном море зелени, над холмами и над долиной в направлении отдаленного склона гор Кайзера, где тускло светились стены замка Труц-Дракен[1].

В массивных каменных стенах, куда вели ворота, стояли три огромных мрачных кирпичных здания, настолько неприветливые, что даже желтый свет солнца не мог придать им яркости, с рядами окон, расположенных один над другим, на три стороны мрачного каменного двора. За ними и вокруг них теснились другие здания, башня и башенка с островерхой крышей, которая была выше другой.

Большой дом в центре был Холлом Барона, часть слева называлась Родерхаузен; между ними стояла огромная квадратная Башня Мельхиора, головокружительно вздымавшаяся в чистый воздух высоко над остальными.

Рядом громоздились еще здания: кривая деревянная колокольня, высокая узкая сторожевая башня и грубый бревенчатый дом, который частично лепился к крыше большой башни, а частично к стенам.

Из трубы этого странного дома время от времени поднималась в воздух тонкая струйка дыма, потому что там, наверху, в этой воздушной пустыне жили люди, и часто можно было увидеть диких, неотесанных маленьких детей, игравших на краю головокружительной высоты или сидевших, свесив голые ноги над отвесной пучиной, и смотревших вниз на то, что происходило во дворе.

Они сидели там точно так же, как маленькие дети в городе могли бы сидеть на пороге дома своего отца, и, как воробьи могли бы кружить вокруг ног городских ребятишек, так и стаи грачей и галок кружились у ног этих рожденных в воздухе существ.

Это были Черный Карл, его жена и дети, которые жили далеко наверху, в Башне Мельхиора, с нее открывался вид на вершину холма за замком и отдаленную долину. Оттуда день за днем Черный Карл следил за серой дорогой, которая, как лента, тянулась через долину, от богатого города Грюнштадта до богатого города Штаффенбургена, где проходили торговые караваны от одного к другому – ибо владелец Дракенхаузена был бароном-разбойником.

Дон! Дон! Большой набатный колокол внезапно раздавался с колокольни высоко на Башне Мельхиора. Дон! Дон! Пока грачи и галки не закружатся с гомоном и криками. Дон! Дон! Пока свирепые волкодавы в каменных псарнях за конюшнями замка не завоют мрачно в ответ. Дон! Дон! – Дон! Дон!

Затем следовал шум, суета и спешка во дворе замка внизу; люди кричали и звали друг друга, раздавался звон доспехов и стук лошадиных копыт по твердому камню. Скрипела лебедка, медленно поднималась решетка с железными шипами, и с лязгом и звоном железных цепей падал подъемный мост. По нему с грохотом проносились кони и люди, затем спускались вниз по извилистой каменистой тропе, пока огромный лес не поглощал их, и они не исчезали.

Затем на какое-то время во дворе замка воцаряется тишина, кукарекает петух, повар ругает ленивую помощницу, а какая-нибудь Гретхен, облокотившись на подоконник, напевает песенку, словно это мирная ферма, а не притон грабителей.

Возможно, мужчины вернутся только вечером. И, может быть, у одного из них на голове будет окровавленная повязка, а у другого будет рука на перевязи, возможно один из них – или не только один – так и не вернется, и о нем скоро все позабудут, кроме какой-нибудь бедной женщины, которая станет потихоньку плакать, выполняя свою дневную работу.

Почти всегда эти искатели приключений возвращались, ведя в поводу вьючных лошадей с тюками добра. Иногда они возвращались с каким-нибудь беднягой, у которого руки были связаны за спиной, ноги – под брюхом коня, а меховой плащ и плоская шапка жалостно скособочены. На какое-то время его сажали в мрачную темницу, пока из города не приходил посланник с толстым кошельком. Когда выкуп был заплачен, темница раскрывала свои двери, и ему разрешалось идти своей дорогой.

Рядом с бароном Конрадом во всех его походах и приключениях неотлучно находился человек небольшого роста, широкоплечий и широкогрудый, с такими длинными жилистыми руками, что, когда он стоял, они свисали почти до колен.

Стаи грачей и галок кружились у ног этих рожденных в воздухе существ

Его жесткие, коротко подстриженные волосы спускались так низко на лоб, что между ними и кустистыми черными бровями виднелась только узенькая полоска лба. Один глаз был слеп; другой мерцал и сверкал, как искра, под нависшими бровями. Многие говорили, что Одноглазый Ганс пил пиво с троллем, и тот дал ему силу десятерых, потому что он мог согнуть железный вертел, как ветку орешника, и поднять бочку вина с пола на уровень головы так же легко, как корзинку с яйцами.

Сам Одноглазый Ганс никогда не отрицал, что пил пиво с троллем, ему нравилось, что о нем ходили такие слухи. И вот, подобно полудикому мастифу, до смерти преданному своему хозяину, но только ему одному, он шел своим угрюмым путем и жил своей угрюмой жизнью в стенах замка, наполовину уважаемый, наполовину наводивший страх на других обитателей, потому что шутить с Одноглазым Гансом было опасно.

Барон Конрад и баронесса Матильда сидели вместе за утренней трапезой на высоких креслах за длинным, тяжелым деревянным столом, уставленным грубой пищей – черный хлеб, вареная капуста, бекон, яичница, филе дикого кабана, колбасы, такие, какие мы едим в наши дни, а также бутыли и кувшины с пивом и вином. За столом в определенном порядке сидели домочадцы и подручные барона. Четыре или пять неряшливых женщин и девушек прислуживали тем, кто шумно ел за столом, они сновали позади сидящих с деревянными или оловянными тарелками с едой, время от времени смеясь шуткам или присоединяясь к разговорам. Сильный огонь полыхал, потрескивал и ревел в большом открытом камине, перед которым растянулись две свирепые, лохматые, похожие на волков собаки. Снаружи дождь барабанил по крыше или стекал струйками с карнизов, время от времени холодный ветер врывался в открытые окна большой темной столовой и раздувал огонь.

На серой каменной стене висели доспехи, мечи, копья и большие ветвистые оленьи рога. Над головой изгибались грубые, тяжелые дубовые балки, почерневшие от времени и дыма, а под ногами был холодный каменный пол.

К плечу барона Конрада склонилась бледная, стройная, светловолосая баронесса, единственная во всем мире, ради кого свирепый хозяин Дракенхаузена оттаивал и становился нежным, единственная, на кого его свирепые глаза смотрели ласково, а в резком голосе звучала любовь.

Баронесса что-то тихо говорила мужу, а он смотрел в ее бледное лицо с нежными голубыми глазами.

– Не сделаешь ли ты это, – сказала она, – для меня?

– Нет, – прорычал он глубоким голосом, – я не могу обещать тебе больше никогда не нападать на городских жителей там, в долине. Как иначе я бы жил, если бы не отбирал у жирных городских свиней то, что наполняет нашу кладовую?

– Нет, – сказала баронесса, – ты мог бы жить так, как живут другие, ведь не все грабят горожан, как ты. Увы! Когда-нибудь с тобой случится несчастье, и если тебя убьют, что тогда станет со мной?

– Фу, – сказал барон, – оставь свои глупые страхи.

Но он мягко положил грубую волосатую руку на голову баронессы и погладил ее светлые волосы.

– Ради меня, Конрад, – прошептала жена.

Последовала пауза. Барон сидел, задумчиво глядя в лицо баронессы. Еще мгновение, и он мог бы пообещать то, о чем она просила; еще мгновение, и он, возможно, был бы избавлен от всех горьких бед, которые последовали за его решением. Но этому не суждено было сбыться.

Внезапно резкий звук нарушил тишину, превратив ее в мешанину звуков. Дон! Дон! – это был большой сигнальный колокол с Башни Мельхиора.

Барон вздрогнул от этого звука. Он посидел минуту или две, вцепившись рукой в подлокотник, словно собираясь встать, но так и не поднялся с кресла.

Все остальные шумно поднялись из-за стола и теперь стояли, глядя на него, ожидая его распоряжений.

– Ради меня, Конрад, – повторила жена.

Дон! Дон! – снова зазвонил колокол.

Барон сидел, опустив глаза в пол и мрачно хмурясь. Баронесса обеими руками взяла его руку.

– Ради меня, – умоляла она, и в ее глазах стояли слезы. – Не уходи на этот раз.

Снаружи донесся стук лошадиных копыт по вымощенному камнем двору, и те, кто находился в зале, стояли, удивляясь тому, что барон медлит. В этот момент открылась дверь, и вошедший протиснулся мимо остальных, это был Одноглазый Ганс. Он подошел к своему хозяину и, наклонившись, что-то прошептал ему на ухо.