– Ангелина Львовна, что теперь будет с Машей и Лялей, как Вы думаете?
– Стоим мы слепо пред Судьбою, Не нам сорвать с нее покров, писал Тютчев, – Ангелина Ниловна боялась предположить, – буду помогать, там увидим.
Пригласили ужинать. Сергей Львович уж давно проголодался, его познабливало от перенесенного и услышанного. На ужин ее невестка приготовила очень вкусную печеную рыбу по-ростовски. Они уплели ее с картошкой, солеными огурчиками, квашеной капустой и соусом чатни из местных яблок. Ели, обсуждали тонкости приготовления блюд и Аненкову казалось, что так вкусно и обильно он никогда не трапезничал.
–Давайте теперь чай пить из первых трав, сегодня собрала – медуница, хвощ, мать-и-мачеха, березовые почки. И с медом. Как бы вы не замерзли сегодня, Сергей Львович, после моего чая станете здоровее чем были.
На столе появились несколько чайников, сахар, сливки, мед, сушки, баранки -челночок и давно забытый Аненковым сорт конфет «Кавказские». Он смаковал их и вспоминал как студентами возраста Машеньки или его дочки Саши покупали такие конфеты в сельском магазине, когда были в колхозе на уборке свеклы. Вкуснее этих кавказских были только лимонки, но девчонки больше любили кавказские. Да других почти и не завозили.
– Очень нравится ваш Заболоцк, – мурлыкал Сергей Львович, а глаза его уже слипались, и он даже не запомнил как его сопроводили спать в мансардную комнату, которую не разглядел. Он засыпал под мурчание Бастет, но это не точно, может ему почудилось.
Глава 3. Долгое утро
«Я проснулся или еще сплю? Почему так трудно дышать? Я умер? Нет, но сон продолжается, я его вижу» – Аненков очень хотел записать все ночные видения, и досмотреть их, понять, где он находится, но не мог сделать ни того, ни другого, ни третьего. В какой—то момент, будучи одновременно во сне и наяву, он был не в силах пошевелить или вздохнуть. Лишь гнетущая тишина сонного пространства, прорезаемая громким тиканием механических настенных часов, ощутимая прохлада воздуха и приятная свежесть постельного белья из яви да остатки видений и отголоски шумов, звон кузницы из сна, от которого он, возможно, и проснулся. Оцепенение такое, что не можешь пошевелить ни одной мышцей, натруженной вчера, не в силах даже открыть глаза и дышать полной грудью как положено наяву. Это сочетается с жаром в теле, вкусом только что съеденного во сне сладкого плода, ощущением прикосновения к рукам теплой шерсти дикой кошки, похожей на гепарда, которую гладил в сновидении. Неясно, где ты есть, придавленный семипудовым грузом и подвешенный в воздухе одновременно.
«Летал! Последний раз это было… уже даже не помню когда. Я умер и лечу в рай?» – он сию минуту не понимал, находится ли внутри сна или смотрит не него как кино, которое можно записать, дописать или переписать. «Не исключено, что я еще сплю. Но руки будто парализованы, как и все вокруг. Темно и только остатки видений уже ускользают в навь. Значит сплю, но сюжет не окончен», – его состояние показалось ему блаженным, не хватало одного – ему не удавалось рассмотреть лицо царственной дамы из сна.
Во сне он сначала увидел себя персонажем этого цветного сказочного действа и имел бы право рассказывать историю сна от первого лица. А потом превратился в бесстрастного наблюдателя. А потом стал той самой августейшей особой, незнакомкой, героиней невероятно живописного сюжета. Цвета и пространство неуловимо искажались в зависимости от перемещения в них. Увиденное казалось ожившей давно знакомой картиной или несколькими одновременно, но распознать их было невозможно, определить время ее действия и создания тоже, впрочем, они не должны были совпадать, это же сон, а не музейный артефакт, нуждающийся в атрибуции.
