Читать онлайн Юлия Алешина - Пробный маневр профессора

«Мама, зачем солнце так кричит?» – приставал малыш к своей маме. Мама у малыша была веселая и расхохоталась, попросила показать как солнце кричит, назвала сынулю Симкой. Симка вытаращил глаза, надул щеки, поставил ноги на ширину плеч и зашипел. Сергею Львовичу Аненкову это так понравилось, что он даже в ладоши захлопал, похвалил соседа по вагону и маму его тоже и пошел в свое купе поезда «Москва-Саранск». Солнце и вправду даже раздражало своей яркостью, слепило до рези в глазах. Весна была пасмурной и медленной. Накануне было несколько настолько беспросветных дней, мрачных как как готические развалины ночью, что Аненков даже на улицу не ходил. Он отсыпался после гонки с изданием монографии и после тяжких конфликтов с руководством. Освобождался из объятий Морфея только поесть да почту посмотреть. И то только до момента, когда его давний дипломник, которого не просто помнил, а часто ссылался на совместную статью, вдруг проявился оригинальным способом – пригласил на вернисаж.

И в его выспавшейся, ничем не отягощенной свежей голове зародилась идея. Прочно поселилась и не захотела выезжать. Да он и не гнал ее, он ее вынашивал. Хорошая же идея, красивая, смелая, перспективная. О ее воплощении было так приятно мечтать.

Долгожданное солнце, богатство апрельских звуков, шум стекающего ручьями снега, звонкие птичьи голоса синхронно включились в тот момент, когда он отдал заявление об уходе с должности профессора универа. «Что так долго ждал? Давно надо было освободить место! Может давно бы погода улучшилась!» – вопил завкафедрой вслед. Сергей Львович достал телефон и отправил его в бан. Стало полегче. И правда: погода-то апгрейдилась. Слякотная темная зима наконец прощалась с городами, лесами и полями. Анненков решил символически расстаться со всей своей прошедшей скорбью методом ритуального убийства контактов. А чем еще в поезде заняться? Он скроллил записную книжку: «Ага, попался, голубчик! Написал докладную ректору о том, что я со студентами занимаюсь до десяти вечера вместо положенных двух часов? В бан и чтоб тебе в раздевалке преподавать!». Аненков тыкал в экран с разной силой, разным персонажам его вузовской жизни доставалось столько, сколько заслужили. Дошел в телефонном справочнике до фамилии заведующего, приостановился, как будто целясь, рьяно поерзал как кот перед прыжком и бац пальцем по экрану: «В бан! Лети фанерой над Парижем, лети! Давно пора освободить место!». Хорошо стало профессору. Он оживился, выпрямился, криво заулыбался оскалом победителя.

Юным пассажирам на верхних полках показалось, что этот лысоватый и полноватый скалящий зубы дядька – персонаж ума недалекого и играет в какую-то примитивную игру. Они хихикнули:

– Поколение тетрис!

– Сергей Львович меня зовут, деятели. Запомните, дорогие попутчики – в играх ничего нового придумать невозможно. Один принцип касается доминирования во времени, а другой – в пространстве. Ну да ладно, потом узнаете. Ах да, чуть не забыл – доминирование в интеллекте. И я бы добавил – смелости или воле, но таких игр нет. Как зовут вас, представители поколение альфа, будущих спасителей человечества?

Мальчишки молниеносно ответили. Один назвался Сережей, а второй Геральтом. Степан, их отец, одетый в теплую тельняшку, тоже представился и они тепло пожали руки.

– Вы, наверно, музыкант, – решил угадать Степан по рукам.

– Преподаватель механики в вузе, а Вы, наверно, геолог.

– Почему?

– Мои знакомые геологи носят тельняшки и у них руки похожие.

– Я пожарник, МЧС. Выезжаем, чтобы отмочить там, где кто-то отжег, – улыбнулся Степан.

– Пожарником стать –мечта моего детства, даже сочинение «Кем хочу стать» писал про него. Плакаты раньше были: «Спички детям не игрушка», «Не шути с огнем». Опасная у вас профессия.

– Не опасней других, если знать и уметь. «Искру туши до пожара, беду отводи до удара», – так сейчас у нас на плакатах пишут, а о вашей механике пословицы есть, кроме «дорогу осилит идущий»?

– «Не плюй против ветра», – они посмеялись вместе с Сергеем Степановичем и Геральтом Степановичем, оказавшемся Федей. Ребята тоже включились в эту викторину и вспомнили про скорость, которая нужна при ловле блох и «поспешишь – людей насмешишь». Аненков оседлал любимую тему и не начал рассказывать Феде и Сереже про относительное и абсолютное движение и что происходит при резких остановках и почему не надо терять бдительности на верхних полках, но в их взглядах стало читаться «дядя Сережа, душно стало», им оказалось интереснее мнимое движение в их смартфонах.

Аненков еще посиял зубами по инерции, а потом вспомнил о тех ветрах, которые гнали его из столицы и продолжил свое захватывающее занятие по чистке телефонных контактов от скверны. Давая отдых глазам и нервам, смотрел в окно на небо и землю, проплывающие дома, проносившиеся поезда, мелькающих людей и птиц. Он ехал в Заболоцк с чувством будто путешествует в не ближе, чем в Саратов. Колеса стуком метронома неумолимо отсчитывали время и расстояние, за окном мелькали таблички с указанием километров от Москвы.

Безупречным выбором для побега считал Аненков этот захолустный городок, а ведь пару дней назад он с его сельским вернисажем ни на йоту заинтересовал бы профессора.

А ведь раньше Аненков не выезжал из Москвы для отдыха или путешествия. Только по делу, только по работе. Он считал, что не может позволить себе более дня безделья. Радовался, если прожил день на высокой скорости, чувствуя себя человеком, который сдела все что мог. Считал время непрожитым, если оно не выражалось в результатах. Коллеги его жили не так. И терпеть его положительный пример не собирались. И пусть хитросплетения изощренных и беспринципных интриг и подсиживаний со стороны титулованных сослуживцев и откровенных бездельников не интересовали, их результаты не заставили себя ждать. Сначала запретили работать во внеурочное время. Это по доносу этого молодого бездельника, в бан его. Потом стали ходить с проверками в научный кружок. А это затеял этот старый дурак, его туда же.

«Куда несешься с такой скоростью? Сердце выдержит?» – кричали вслед в коридоре бывшие однокурсники. Отшучивался фразой из старого фильма: «Не скорость убивает, а внезапная остановка». Попросит Аненков чтобы пустили в компьютерный центр сделать расчеты, потому что надо срочно. В воскресенье надо, чтобы к понедельнику работа была готова. Ему отвечает охранник: «Только через мой труп». Профессор нашел у себя телефон этого охранника, которому успел не раз помочь с регистрацией в Москве, и тоже отправил в черный список. «Люди, всего лишь люди, – успокаивал Аненков сам себя. Теперь он выспался. Теперь академическое сообщество стало для него трупом, который забыли похоронить: «Пусть я для них давно персона нон грата. Это даже почетно. Наша незабвенная Маргарита, философиня, им в глаза сказала, что мол профессор Аненков раздражает вас самим своим существованием, что они сразу выглядят мелкими крохоборами». Как бы то ни было профессор предпочитал эту возню общению с семьей.

«Мама меня не очень-то понимала, старые друзья и подавно», – обреченно подумал Львович. Он всегда считал способность работать в любых условиях своей сильной стороной. На вопрос соседей «Куда ваш сын уходит каждые выходные», мама Сергея Львовича уже стыдилась отвечать, что на работу или в библиотеку, чтобы не словить в ответ ехидной ухмылки. И он чувствовал себя виноватым. Виноват– не успел, не обеспечил, не отвез, не завез, не принес, не открыл, не закрыл, не вынес, не женился, женился, не развелся и развелся… И, наконец, недоглядел. Не поверил маме, что она скоро уйдет. Даже не попрощался толком.

Работа отлично спасает и от вины и страха перед жизнью, страха оказаться разоблаченным, показать свои неприкрытые латами точку. Ведь туда ударят. И не дураки – попадут. Некоторым не только слабину показывать не надо, а и дорогу к ним. Только страшно стать великим лжецом, запутавшимся в лабиринте самим же причудливо спутанных следов. Аненков считал себя мастером по обхождению опасных препятствий и предотвращению провокаций, не сразу понял ставшего очевидным – самая большая опасность прячется в мнимой безопасности.

Но и нынешняя свобода от суеты и тщеты его профессионального рвения не дала ему свободы от пустоты в душе. А тут еще приятель, сосед по площадке, с которым он вместе рос, лысый как кришнаит, подтянутый полковник как вдарил кулаком в наметившийся животик:

– А ну-ка, Серега, включай запасные мощности. Что-то тебя слишком развезло в последнее время. Утром строиться. Давай пробежки делать. Я тебя пасти не буду, но один раз сбегаем на Воробьевы горы, потом сам. Я тоже один люблю гонять. Что далеко? Полчаса трусцой через Нескучный сад – это далеко? Что значит нет сил? Попрет адреналин с дофамином – и придут силы, не дрейфь.

Аненков купил спортивный костюм, удивился, что пришлось брать на два размера больше. Побежал на Воробьевы горы один. Побоялся, что приятель будет с ним обсуждать историю про то, как профессор пошел писать заявление на военную службу по контракту, да остановили – на диспансеризацию отправили. А в здоровье своем он сомневался. «От себя побежал что-ли? – скептично посмотрел на себя со стороны, пробегая огромные витрины на Ленинском проспекте, – но красиво скачешь, конь педальный».

Когда Сергей вспомнил заброшенную привычку прогулок с фотоаппаратом, ежедневные побеги от себя стали удовольствием. За три последних месяца он обошел почти все свои любимые места в городе. Изменилась всегда изменчивая его любимая и родная Москва. Львович пытался определить, не потеряла ли душу. В детстве он был так горд, что родился именно тут, в столице великой страны. Сначала с мамой, потом один он частенько прогуливался либо в родном Замоскворечье, либо на Покровских воротах, от Ленинки, ставшей вторым домом, поприветствовав Достоевского по Воздвиженке шел приветствовать Гоголя или по Большой Никитской Чайковского, воображая, что некогда они тоже здесь ходили , говорили, мечтали.

Сбегал в безлюдное раньше Коломенское, там хорошо думалось. А долгая прогулка в людском потоке потоке вдоль течения Москвы-реки по набережной от Воробьевых гор через Нескучный сад, через кипучий людный Парк Горького, через Вернисаж на Крымском валу до самого Кремля всегда наполняла энергией молодости. Если не спалось – даже гулял вокруг Кремля. Он знал наизусть историю каждой его башни. В последнее время столь близкий родной город стал становиться чужим. Пройти дворами как раньше уже нельзя – чужая собственность. Милые сердцу виды сменили доминанты, хоть глаза закрывай чтобы не видеть этих вставных челюстей – небоскребов. Вызывающие восторг могучие раскидистые тополя уступили место сирым и убогим полуживым деревцам, выстроившимся пешками вдоль похожих друг на друга зданий. В местах вроде одичавшего от торговли Арбата он старался не бывать вовсе. Аненков помнил свою Москву – город в лесу, сохранившийся точно таким лишь в районе Тимирязевской Академии. Самозабвенно снимал все городские виды и репортажи фотоаппаратом, планшетом, и телефоном. Вспоминал законы композиции, искал ракурсы, ловил свет и интересные детали.

Сергей полистал фото, сделанные на телефон: «Похоже, Львович, ты так прощался с Москвой». Открыл телефонную книгу. Вот студенты групп, в которых дочитывал лекции. Решил оставить. Вот две сестры из соседней лаборатории. Всегда с радостью составляли компанию сходить на обед и поили кофе. Надежде, библиотекарю, профессор позвонил. Вроде как по делу, сказать, что изданную на свои монографию он принес, ее можно почитать в зале, а потом развезло. Видимо, так криво говорил о желанном увольнении и о том, что мол всю жизнь мечтал заниматься искусством, что заставил Надю плакать. Врал местами безбожно, очень не хотел быть побежденным, но не чувствовал сил для противостояния. А ведь надеялся, что она потом всем расскажет, что вот, какой Аненков у нас разносторонний оригинал. А она умеет излагать, да такие краски подберет, что даже недруги будут с удовольствием пересказывать ее байки.