И запомни: тьма – боится света. Боится правды. Боится любви. Надежду не теряй, на голоса лукавые не ведись. И всегда делай по совести – победишь. Но времени мало, всего год остался, как бабушка наша считала…
И ещё. Ой, как бабушка говаривала: “Берегись тех, кто в уши дует и только хвалит”. Слуги тьмы прячутся за добрыми лицами. Ласковые слова – не всегда правда. Тьма – она без лица. Может быть кем угодно. Никому слепо не верь.
Прости меня, Андрюшенька, что не раньше сказала. Боялась. Думала, не поверишь. Или что всё минует. Но, видно, не минуло. Надеюсь, ты простишь. Может, ещё успею увидеть, как ты справишься. А если нет – знай: я рядом. И род наш – рядом. Пока помним корни свои, пока в сердце огонь – тьма нас не возьмёт.
Храни тебя Господь, внучек. И пусть Святобор не даст в обиду. Помни: до тридцати трёх всё сделать должен. Времени почти не осталось.
Твоя баба Шура.»
Андрей замер, глядя на письмо, сжимая его в руке, устремив взгляд на мать. – я ни совсем понимаю смысл этого письма…, а ты, что думаешь?
Мама посмотрела на него и ответила,– Жаль, что она сама ничего не рассказала. Может позже поймешь, когда съездишь в Копылово. – Расскажу всё, что знаю сама, – начала она, собираясь с силами, – из рассказов твоего отца, бабушки Тани и Шуры. Когда-то, давным-давно… – она запнулась, взглянула на Андрея, – твой отец говорил о старинном сундуке, который, по его словам, хранит ключи от тайн нашей семьи. В нём, утверждал он, вещи, способные рассказать историю рода и, что самое жуткое, о проклятии, обрывавшем жизни мужчин до тридцати трех лет. – Тогда я отмахнулась от его фантазий, списала на его богатое воображение… но, – она покачала головой, – после его гибели слова, как призраки из прошлого, восстали передо мной, и страх поселился в моём сердце. Она откинулась на спинку стула, закрыв глаза.
Андрей хмурился, силясь уловить ускользающие обрывки воспоминаний.
– Ты помнишь отца? – она посмотрела на Андрея, – Он погиб в тридцать два… И… – она замолчала, – и сын бабы Шуры, умер от лучевой болезни в двадцать восемь, став одним из чернобыльских героев… Словно это… проклятие. – Она замолчала, опустив глаза, стараясь забыть то, что хотелось похоронить в памяти. – И… сундук… – она медленно повернулась к Андрею, – этот старый сундук, о котором говорил отец… он на чердаке старого дома в Копылово. – Она на мгновение опустила голову и, как будто вспомнив что-то важное, поспешила добавить: – И… теперь этот дом твой. – Она посмотрела на Андрея. – Шура завещала его тебе.
Она протянула Андрею сложенное вчетверо завещание. Он взял его, не говоря ни слова.
– Там написано, что ты наследник дома в Копылово, – добавила она.
Слова отца о проклятии, как зловещая тень из прошлого, странный сон, совпадения в судьбах мужчин его рода – зловещие осколки собирались в чудовищную мозаику, которую нужно было разгадать, несмотря не на что.
– Мам… – выдавил он, чувствуя, как сердце сковывает лед. – Расскажи, что еще ты знаешь. О дедушке… Я знаю только, что он и муж бабы Шуры погибли вместе.
Мама подняла старую фотографию, пытаясь вернуться в ушедшие дни. Двое молодых мужчин – дед Слава и дед Максим – обнявшись, точно даря друг другу силу. В их глазах светилась надежда на светлое будущее, уверенность в том, что им подвластно всё. Она провела по их лицам пальцем, казалось, желая навсегда сохранить их в памяти.
