Чарнецкий посмотрел на нее искоса:
– Платон? Платон у нас любитель старины. Кроме того, у него неприятности в семье, он разводится,– Чарнецкий промокнул рот салфеткой.– А для него это настоящая катастрофа. В отличие от меня, Платон Фархатович очень дорожит семьей. Думает, что разбитая семейная лодка – это разбитая жизнь.
– Тогда почему он разводится?
– Жена ему изменила.
– Он застал ее с другим?
– Нет. Она сама ему все разболтала,– с плохо маскируемым презрением произнес Чарнецкий.– Сама! Не могла носить в себе эту новость. Сдержанность – не ее удел.
Михалина не приняла тона своего собеседника.
– Наверное, ей надоело врать.– Помимо воли, в голосе прозвучала горечь.
Припав к бокалу, она сделала жадный глоток.
Борис вдруг придвинулся к спутнице:
– А теперь скажите,– он тронул ее за локоть,– это все правда – все, что наплела тут о вас Катерина?
Михася едва не подавилась.
Повернула к Чарнецкому пылающее лицо, намереваясь поставить наглеца на место, но слова не шли с языка. С каждой секундой она чувствовала себя все глупее.
Выражение глаз Чарнецкого поймать не удавалось из-за очков, но Михалину ужасно смущали выбритые до синевы скулы, аккуратно постриженные усы и губы, о которых она почему-то знала точно, что они окаянные.
Пришлось признать, что ее нравственность оказалась на поверку не такой уж незыблемой. А, может, ее, нравственности, вовсе не существовало? Может, это был все тот же эффект Недобитюха, который она принимала за нравственность?
Неприятно удивленная открытием, Михася впала в задумчивость, и публицист решил ей помочь:
– Про верную жену, единственный брак и смысл жизни – это правда?
Поезд нес Михалину в Варшаву, она сидела в вагоне-ресторане, ее попутчиком был публицист-журналист-краевед и просто красавец, в крови бродило рубиновое Мысхако … Назовите хотя бы одного человека, кто бы в таких обстоятельствах сказал о себе правду? Не считая Мюнхгаузена.
Вот и она…
Михалине неудержимо захотелось ответить Чарнецкому, что она тоже третий раз замужем, или что она нимфоманка. Или что ее любовнику тридцать лет. А еще лучше – двадцать.
Не удивительно, что она сама не поняла, как в одно мгновение упразднила двадцатилетний брак и разделалась с Недобитюхом:
– Я разведена. У меня был друг, но мы расстались недавно.
– Давно развелись?– Чарнецкий скосил глаз на безымянный палец правой руки собеседницы. Кольца на нем не было! Ха! Она же католичка!
Чувствуя преступную безнаказанность, Михася продолжала с упоением:
– Да, давно! Привыкла, знаете, жить одна. Сама себе хозяйка. С кем захотела, с тем встретилась, не захотела – простилась. Не люблю обязательств.
Это уже были не просто метаморфозы – это попахивало деформацией личности. Из добропорядочной матери семейства Михалина Трацевская стремительно превращалась в лгунью и искательницу приключений.
Так, дорогая, тебе достаточно. Михася с опаской отставила рубиновый бокал.
К чести Михалины, состояние опьянения ей никогда не нравилось. Тут они с Митяем опять кардинально расходились во взглядах. Он искренне недоумевал: «А зачем тогда вообще пить?».
Состав в этот момент сильно дернулся, вагон-ресторан тряхнуло, посуда угрожающе звякнула.
Михася придержала бокал с вином и не заметила, как оказалась зажатой между Чарнецким и ножкой столика. В считанные секунды все ее мысли и все чувства сосредоточились на ноге, к которой прижималось мужское бедро.
