Конечно, поначалу Лидии было трудно. Алиментов Степан нарочно платил по минимуму, подрабатывая дворником на стройбазе. Лишённый всяческих забот, он наконец-то был свободен, как Куба, и начинал самостоятельное плавание. А Лидия с двумя детьми на руках без копья и перспектив ломала голову, как жить дальше… Вот тогда-то Валерка и поклялся, что вырастет достойным человеком. И мать смеялась сквозь слёзы, утирая бледное лицо старым передником… А жили они тогда в старом деревянном доме на окраине Орла. Там был мезонин, а за кособоким, посеревшим от дождей штакетником клубились заросли сирени. Валерий Степанович до сих пор отчётливо помнил, как мать встречала его у калитки, подслеповато всматриваясь в сумерки, если он где-то задерживался с ребятами. Она так могла часами стоять… И снова видел он её усталые глаза, без устали глядящие в сгущающуюся тьму…
Вспоминая детство, профессор всё же уснул под утро. И приснились ему руки матери. Как два белых перекрещивающихся луча, они тянулись к нему, желая спасти и согреть, отдав всё своё нерастраченное тепло, всю свою любовь, всю силу… Снились старый палисад, мягкие всплески сирени, захлестнувшей дом, пыльная дорожка в саду и что-то ещё, родное и дальнее, то, от чего так хочется плакать и бежать на свет, на звук – на все эти отблески-отголоски ушедшего, канувшего и невозвратного. Добрый то был знак или предостережение, понять было невозможно. Но не успел Валерий Степанович погрузиться в эту сладостную негу, как детский хор Дома радио и Центрального телевидения, ворвавшись в розовый сон, грянул, сметая всё на своём пути:
«Орлёнок, орлёнок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел…»
Кукушкин подпрыгнул на койке, завертел головой. Уже было утро. Болезненно-белёсый свет мелко сочился сквозь мутные больничные окна на протёртый линолеум. Виктор Саныч яростно прикручивал громкость своего приёмника.
– Простите великодушно! Не туда крутанул… «Вздохи» ищу, сейчас новости будут…
Пошуршав диапазонами, старик всё-таки добыл нужную частоту и прильнул. Строгий мужской баритон, пробиваясь сквозь треск и свист в эфире, сообщил о новом теракте на юге России, о встрече в верхах, об очередном витке санкций в исполнении ЕС, о надвигающемся чемпионате мира по футболу и об отравленном недавно оппозиционере Чагине, которого, как оказалось, уже давно поместили в их больницу! «Истинно сказано: тесен мир», – подумал профессор.
– Как, говорите, радио называется?
– «Вздохи Москвы», – ответил старый интеллигент. – Только его и слушаю. Правда, глушат его последние годы, страшно глушат…
– Странно, – произнёс Валерий Степанович. – Не слышал о них раньше… А когда следующий выпуск новостей?..
Глава VIII. Паша-оппозиционер
Оставим ненадолго нашего героя, поскольку пришло время для ещё одного персонажа, чьё появление в повествовании вскоре в корне изменит взгляды профессора на окружающую действительность. Но эта эпохальная встреча случится чуть позже. А пока немного о новой фигуре, замаячившей на горизонте романа, – оппозиционере Павле Чагине…
Родился Павел в Мытищах, в семье сотрудника НИИ, а позже предпринимателя Алексея Чагина и известной в среде либеральной интеллигенции журналистки, ещё в 90-х прославившейся рядом громких расследований, – Натальи Либерман.
С генами нашему герою явно очень повезло: он был красив и умён. И всё же в лице Павла был небольшой изъян – немного непропорциональный нос, выдающий ту самую наследственность, которую так боится обнаружить в себе русский человек. Впрочем, Павел был совершенно равнодушен к своей внешности, чего, однако, нельзя было сказать о девушках, заглядывавшихся на него со школы.
