Я же внезапно выхожу из себя. Чувствую, как моя верхняя губа изгибается, сигнализируя об отвращении, а слова подбираются с трудом:
- Ты тоже мне не нравишься, ясно? В этом и прикол, не поверишь. Но надо постараться узнать друг друга, идти на уступки, искать компромисы. Ты дебил, но даже я думаю, что и у тебя есть хорошие черты. Если я их узнаю, то, возможно, захочу с тобой дружить. Понимаешь?
Ловлю себя на том, что почти уговариваю его. Так быть не должно, я ведь просто пытаюсь объяснить свою точку зрения. Но он упрям настолько, что совсем не хочет слушать, только хмыкает:
- Ага.
- Мы договорились. Ты пообещал. Надеюсь, хоть это для тебя что-нибудь, да значит.
- Сейчас что от меня надо?
- Сейчас можешь валить к своим бабочкам-однодневкам. Я скину список мероприятий тебе в сообщения.
- Окей, - он поднимается со стула, а потом замирает, о чем-то думает, тут же расцветает неприятной усмешкой, - а что по поводу твоих свиданий?
- А что? – я слегка краснею. – Будут свидания, как договорились, три штуки. Я буду вести дневник.
- Нет-нет, - Яр снова присаживается на стул, - так не годится. Твоими свиданиями буду руководить я.
- Что значит руководить?
- Гольцман, ты из себя дуру не строй. Это значит, что я буду решать, где, когда и как конкретно они будут проходить. Ясно?
Я фыркаю:
- Да пожалуйста. Яснее некуда.
- Уверена, что согласна на это? Будешь делать все, что я скажу, - Яр ухмыляется.
- Ты меня не напугаешь, - говорю я и, конечно, сама пугаюсь, потому добавляю уже тише, - но без жести, хорошо?
- А что для тебя жесть, милая?
- Во-первых то, что ты называешь меня «милая», - я кривлюсь, - во-вторых, никаких…ну, никакого интима, понятно?
Шмелев откидывается на стуле и громко смеется. Я снова краснею и только хмуро жду, когда он закончит веселиться.
- Не бойся, Гольцман, мне тебя девственности лишать не в прикол.
Фраза звучит очень двояко, поэтому я становлюсь еще более пунцовой, а Яр поднимает руки ладонями вверх и со смешком добавляет:
- Способствовать этому не буду, в смысле. Но кое-что сделать придется. Пофлиртовать, взять за руку, одеться иначе, - он крутит пальцем, указывая на мою одежду.
Опускаю взгляд вниз, машинально анализируя, что я сегодня надела. Поймите правильно, учеба для меня важна, но я никогда не была отбитой отличницей с немытой головой. Вот и сегодня на мне ботильоны на небольшом каблуке, серые джинсы на завышенной талии и зеленая рубашка со стразами на воротнике. Мама говорит, что зеленый очень идет к моим глазам, делает их цвет ярче. И что этому тупому Шмелеву не нравится?
- Что тебе не нравится? – озвучиваю я.
- Слишком консервативная ты, Жендос. Готов поспорить, эти шмотки тебе самой не очень нравятся.
Я открываю рот, чтобы снова ему как-то нахамить, но вдруг замираю. Мне и правда не нравится эта рубашка. И ботильоны. Джинсы еще ничего, но на этом далеко не уедешь.
Говорю:
- Неправда.
Но Яр, кажется, сразу чувствует фальшь:
- Не ври мне, милая, мы же теперь дружим. Друзья говорят друг другу правду, верно?
Я неуверенно киваю и подтверждаю голосом:
- Угу.
- Значит и мы должны. И делиться самым сокровенным тоже, разве нет? – его голос становится вкрадчивым, что называется, прямо елейным.
Я понимаю, что он нащупывает для себя выгоду в этой ситуации. И стараюсь не выпустить из рук сомнительное ощущение контроля:
- Да. И никому об этом не рассказывают. Друзья умеют хранить секреты, Яр. Ты, кстати, тоже можешь рассказать мне обо всем. Как дела дома? Папа доволен твоей учебой? – я бью наугад, но, кажется, попадаю.
