Профиль польки - страница 2



К чёрту скопище рук, ведь целуешь руку,
тайну содержат одни глаза и одно плечо.
А дождь за окном по-прежнему шелестит,
робко касаясь листьев, стволов и стен.
Музыка однообразная, взявшая душу в плен.
И луна, даром, что выше дождя, блестит
жёлтой отмытой плошкой над головой
и путь освещает тому, кто спешит домой,
где рыжий младенец в кроватке своей не спит,
слушая музыку однообразную,
а дождь всё стучит, стучит…

Двое

Они стояли и смотрели
на осыпающийся лес,
скрипели ржавые качели,
размазанная синь небес
была недвижна и печальна,
на лошади вокруг пруда
детей катали. В самом дальнем
углу был лай собак. Вода,
свинцовые раскинув руки,
ловила жёлтую блесну.
Он думал, что глаза разлуки
имеют ту же желтизну.
Осенний день спешащей сводней
стекал с опущенных ресниц.
Она подумала: «Сегодня
мир вывернулся из границ
уютно-бытового круга,
а вслух: – Как солнечно, тепло…
Мы… слишком проросли друг в друга…", —
но шёпот ветром отнесло.
И было в сущности неважно,
кто уходил, к кому, зачем,
влекомый столь понятной жаждой
и ожиданьем перемен.
И как же не хотелось верить,
что поиск призрачной мечты
в конце концов откроет двери
в покои прежней пустоты.
Где тащится волчонком скука,
привычный обходя уклад,
где так же безнадёжно руки
опущены. И тот же взгляд —
такой недвижный и печальный,
как синь размазанных небес.
…На лошади вокруг пруда
детей катали. В самом дальнем
углу был лай собак. Вода…

Попытка философствования на прогулке

Как оторваться от годов,
влекущих в тёмные провалы
небытия и вечных снов,
как сделать так, чтоб этот малый
отрезок пыльного пути,
доставшийся от поколений,
перемахнуть – не проползти,
оставив медленное тленье
без радостного – обладать!
Вид дряхлой плоти не досаду
внушает – ужас, и вода
уж не смывает мрак распада.
Но как, при трезвости сознанья,
всё же отречься наперёд
от собственного обладанья
тот осенью, что ноябрём
вердикт подпишет календарный
о приближении зимы,
пусть нелюбимой. Благодарны
мы ей за встречу. До весны
осталось несколько мгновений.
Как отказаться от щедрот
таких живых прикосновений
к живому телу. И полет
в любые дали и просторы
без возвращения – ничто!
Без счастья не бывает горя…
«…Послушай, застегни пальто,
простудишься». – И твои губы
коснулись глаз моих и щёк,
и отложив набросок грубый,
я тихо молвила: «Ещё».

Больничное

Казалось, никуда не деться
телу, уставшему в борьбе,
хотелось просто разреветься
от бедной жалости к себе.
Склонялась белая фигурка,
больные прогоняя сны.
Жизнь показалась вдруг Снегуркой,
вступившей в царствие весны.
Палата медленно качалась,
дрожали стены и полы,
душа отчаянно цеплялась
за самый краешек иглы.
В больничных окнах небо стыло,
холодным брызгало дождем,
как будто в чувство приводило
не выдержавший боли дом.

«Хочу в свой сон, где ты опять со мной…»

Хочу в свой сон, где ты опять со мной,
где можно прикоснуться к сонным векам,
к сухим губам, как будто это зной
их иссушил в тоске по человеку,
которым всё насытиться невмочь,
хотя он рядом – можно прикоснуться,
обнять, прижаться, просто улыбнуться
на тихий взгляд, но некому помочь
приблизить расстоянье, отменить
разлуку, стоит только мне проснуться…
Лишь сон в ладони вкладывает нить
Ариадны, чтобы я могла вернуться
туда, где бродит тень моя и ты
пытаешься её догнать напрасно,
растерянно ища среди толпы,
текущей мимо боли безучастно.
Мой странный, мой немыслимый двойник,
я вновь тебя коснусь, когда случится
сон упросить… И снова повторится
тот вечер, помнишь? Но едва возник