Профиль польки - страница 7



и я принимаю оранжевый дар.
Хоть вновь будут ссоры, обиды и плач,
докучливость дрязг воспитанья и долга,
пока рядом запах от детской футболки,
постой-ка на лестнице, время-палач.
2
Конечно, от былых страстей
ядро осталось – сердцевина,
но в идеале только вина
чем старше, тем они ценней.
Ведь дважды в реку не войти,
и дрожь былых прикосновений
возможно пережить лишь с теми,
кто будет после на пути.
Но вот болезнь, да просто ход
не тормозящей колесницы,
змеёю из пустой глазницы
вдруг одиночество вползет,
свернётся рядом, теребя
край ещё помнящей одежды,
преображённой в саван снежный.
– Зачем мне дальше без тебя?
Так перейдёт в конце концов
страсть тела в грусть воспоминаний,
что станут в сущности не нами,
в пруд памяти швырнув кольцо.

Уход

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀Сестре

Прощение, как высохший листок,
застывший в ожиданьи непогоды.
Кто виноват? Наверное, никто.
За что простить? За тяготы ухода.
Одежда брошена, уходишь налегке,
стерев со щёк солёные разводы,
кольцо с твоей руки в моей руке,
сквозняк всё отменяющей свободы
уносит боль, и стыд, и жуткий страх
бессонного ночного осознанья
того, что жизнь стекает на глазах
в бездонную воронку мирозданья.
Прости – и взмах нездешнего плаща
подвёл черту под призрачной надеждой.
Последний ком и тихое: «Прощай»,
едва ли нужное навек закрытым веждам.

Поэту

Сравнимый разве с горбуном,
покорно тянущим уродство,
так глубоко твое сиротство
в противоборстве с языком,
который требует строку,
строка – размера и созвучий,
твой стих истерзан и измучен,
как и положено стиху.
Весь век обыденность влача,
ты ждешь лишь одного мгновенья,
когда едва заметной тенью
вдруг выступит из-за плеча
знакомый профиль: два крыла,
уложенных между лопаток,
ты будешь нездоров до Святок
или до Пасхи, и игла,
царапая разлом души,
помчится по бумажным свиткам,
каким же будут пережитком
нестёртые карандаши.
Но легкокрылая сестра
не житель в доме – только гостья,
и ты спускаешься с помоста,
игра окончена. Пора.
И онемевший твой хорей
в разочарованном блокноте
на прерванной споткнувшись ноте,
едва расслышит скрип дверей.

«Тебе – над бытом и над миром…»

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ Л. Б.

Тебе – над бытом и над миром
плывущей с отрешённым взглядом,
и не желающей сражаться
за высший замысел творца.
И сотворившая кумира
лишь одного из тех, кто рядом,
к которому плечом прижаться,
чтоб замереть так до конца.
Сменив столицу на столицу
затем, что тягостны истоки,
ты веришь каждому растенью,
пробившемуся из земли.
Пейзаж закончен, если птица,
поймав воздушные потоки,
над отцветающей сиренью
начертит собственный свой лик.
И в мнимом хаосе рисунка
такая глубина и ясность,
что неподвластны человеку
при изощренности ума.
И пусть хоть вытянется в струнку,
пускай взлетит, но всё напрасно,
в своём стремлении к успеху
он не подарок, а тесьма.
Всё так. Но только близоруких,
недальновидных, злых и резких
вдруг тянет попросить подмоги
у пятипалого цветка.
В сирень мы погружаем руки,
разыскивая эту редкость,
и тот рисунок птицы ль, Бога
забьётся жилкой у виска.

«Уже рождались люди до меня…»

Уже рождались люди до меня
с азартом гончим к речевой работе,
судьбу благословляя и кляня,
на самой низкой и высокой ноте.
Уже ощупан каждый закуток
уставшей, замусоленной планеты,
глупцу давно подбросили платок,
и расплатилась женщина за это.
Коварство и любовь – вот две баржи,
что тянут за собою все сюжеты,
и сколько крови пролили ножи
на рубища и царские манжеты.
А смерть, смотрящая из каждого угла,
описанная до последней точки,