Профиль польки - страница 9



сужающихся арок и проёмов,
в зрачках кошачьих утренняя лень
переплелась с ажурностью балконов.
Желанье наблюдать: – Лоскут – замри!
Мир стоит не сочувствия, но взгляда,
глаз, объектива: – Облака, смотри! —
покуда жизнь не втиснулась в ограду.
Чем дальше, тем отчетливей: судьба
есть то, что выбираешь добровольно.
Стремится под знамёна голытьба,
а мы в себя уходим, нам довольно.

«Национальные традиции гнетут…»

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ Саше Клюкину

Национальные традиции гнетут,
их соблюдение для печени опасно,
но есть свои, которые прекрасны
не только тем, что очень много пьют.
Как каждый год природа ждёт весну,
меняя зябкий день на полдень жаркий,
так мы, прижавши скромные подарки,
идём на День рожденья к Клюкину.
Пока идём, беседуем о том,
что в постоянстве есть намек на вечность.
– А если, скажем, – начинает он,
забыв про мою детскую беспечность:
– я предложил бы побывать в Клину,
или умчаться в древнюю Элладу?
– Конечно, нам туда бы тоже надо,
но мы на День рожденья к Клюкину.
– А если мы окажемся в плену
cвоих болячек, старых или новых?
– Не задавай вопросов бестолковых,
ползем на День рожденья к Клюкину.
– А если я когда-нибудь усну
тем сном, откуда нет уже исхода?
– Я и тогда припомню время года,
когда ходили в гости к Клюкину.
Вот этим-то она и хороша,
традиция не общая, а наша.
Круг избранных, а в середине Саша,
главенствуй, неспокойная душа.
День твой сегодня – рюмочку плесни,
Продолжишь завтра ропот и сомненья.
Вы, верно, ждёте рифму «в День рожденья»?
Как там у Пушкина… ну да, да, да, возьми!

Перечитывая позднего Бунина

Ученичество – это повод,
тонкий щит от дурной молвы,
голод творчества – тоже голод,
но страшней голод поздней любви.
Острой бритвой полоска света,
ученица, в ночи застыв,
ждёт мужчину, а не поэта,
но поэт, отболев, отлюбив,
всё опишет: и как смотрела
без стесненья в окно луна,
и как жгло молодое тело
в лунном мареве, как бледна
была тонкая кисть… в колени
принимала горящий лоб,
и сплетались, слипались тени,
сладострастия бил озноб.
А потом, разбирая строчки,
и в обиде – восхищена!
От отсутствия многоточий
будет плакать его жена.
Ученица с другой – вся пошлость
мира, треснувшего к чертям!
Только Вера не станет прошлым —
(Я тебя никому не отдам!).
И мы тоже заглянем в омут
бессознательных, злых страстей,
негодуя: – Любить такого! —
но судить не нам – только ей.
Надвигается мрак, светлея,
как собака у слабых ног,
в самых тёмных его аллеях
самый лёгкий и тихий вздох.
Только он и зовётся чудом,
только там жизнь испита до дна.
Ученицы и есть, и будут,
а аллея – всего одна!

«Это уже не страсть …»

Это уже не страсть —
что тут лукавить,
некуда ниже пасть —
дно под ногами.
Это уже не любовь —
резкость движений,
гложет иная боль —
боль отчужденья.
Глухо скрипит арба
по колее разбитой.
Это и есть судьба?
Это спасенье бытом,
чтобы когда зола
припорошит и ближних,
вспомнить светло – была!
как оправданье жизни.

Гамлету и другим поэтам

И всё сбылось… Разбуженный зверёныш
давно питался нервами и кровью,
истерикой, загубленной любовью,
бессонницей, цедящей алкоголь,
что глушит стыд, но оставляет боль.
Он дожидался, пока сам загонишь
себя, как клячу, рухнувшую в пыль.
Расплата за грехи? – За сновиденья,
предчувствия, ужасные виденья,
за взгляд туда, куда глядеть нельзя,
за дерзкий смех над пропастью скользя,
за то, что небыль превращаешь в быль,
за ремесло, что всех тебе дороже.
А, в общем, за слова, слова, слова…
Тень непременно явится, права
Офелия, ты болен, мой поэт,