Меня вымыли так тщательно, как никогда в жизни. Агафья втирала мыло в волосы, поливая тёплой водой, отскребала грязь с кожи, напевая что-то тихое. Я смущалась, но её доброта успокаивала. Потом она намазала меня кремом с ароматом цветов, смазала волосы маслом и расчесала, бормоча извинения за колтуны. Наконец, она закрутила мои влажные волосы в свободный узел.
– Готово, – сказала она, отступая.
Я никогда не чувствовала себя такой чистой, но неопределённость пугала. Агафья укутала меня в мягкий халат и пеньюар.
– Надень это, – сказала она. – Я позову Петра и пришлю чай.
– Кто такой Пётр? – спросила я, напрягшись.
– Столько страха в тебе, дитя, – вздохнула Агафья, погладив мою руку. – Он садовник. И лекарь.
– Почему садовник лечит руки? – нахмурилась я.
– Он седьмой сын, – ответила она с улыбкой. – Говорят, такие умеют исцелять.
– Я думала, это миф, – пробормотала я.
– Может, и миф, – хмыкнула Агафья, собирая полотенца. – Но Пётр знает своё дело.
Она вышла, оставив меня одну. Я мерила шагами комнату, разглядывая резной камин и книги на полках. Ковёр под ногами был мягким, но холодные тона стен и штор угнетали. Я чувствовала себя чужой в этой роскоши.
Стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я плотнее запахнула халат. Вошёл худощавый мужчина с длинными тёмными волосами и большими зелёными глазами. Он широко улыбнулся, заметив меня у стены.
– А, новая девочка, – сказал он, ставя на стол поднос и сумку. – Жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах.
Его дружелюбие насторожило меня, но он, кажется, это почувствовал. Неспешно расставляя чай и печенье, он дал мне время привыкнуть. Аромат ванили и мёда потянул меня к столу, и я осторожно подошла.
– Садись, – мягко сказал он, кроша в миску травы. – Я Пётр.
Я села подальше, наблюдая, как он плеснул в миску настойку и принёс горячую воду из ванной.
– Погрузи руки, – сказал он, садясь напротив.
Пар пах травами, и я осторожно опустила пальцы в воду. Боль тут же отступила, и я выдохнула. Пётр улыбнулся.
– Больно? – спросил он, отпивая чай.
– Уже меньше, – тихо ответила я, разглядывая его. Худощавый, с мальчишеской улыбкой, но морщины у глаз и серебряные пряди в волосах выдавали возраст.
– Не спросите, как это случилось? – решилась я, нарушая молчание.
– Могу догадаться, – сказал он, проглотив печенье. – Деревянные двери и отчаяние – плохое сочетание.
Я опустила взгляд, чувствуя, как щёки горят.
– Вы садовник? – спросила я, чтобы сменить тему.
– К твоим услугам, – он шутливо поклонился, и я невольно улыбнулась. – А ты Милена, верно?
– Да, – кивнула я.
– Рад знакомству, – сказал он. – Спросил бы, как дела, но и так ясно. Так что спрошу: ты сама пришла сюда или тебя выбрали?
Его доброта подкупала, и я решилась ответить.
– Меня выбрали.
– Почему? – Его глаза потеплели.
– Наверное, потому что я была прислугой дома, – сказала я, помешивая травы в миске. – И… потому что я некрасива. У других девушек есть женихи, а у меня… никого.
Пётр вскинул брови.
– Некрасива? Это чьё мнение?
– Всех, – буркнула я.
Он наклонился, разглядывая моё лицо, и откинулся назад.
– Ты не некрасива, Милена, – сказал он. – Не слушай тех, кто так говорит. Даже себя.
Я оценила его слова, но не поверила. Я знала, как выгляжу: худая, с выгоревшими волосами и веснушками. Не то что деревенские красавицы с их пышными формами и тёмными локонами.
Пётр кашлянул.
– Покажи руки.
Краснота побледнела, кровь из-под ногтей исчезла. Он промокнул пальцы тряпочкой с настойкой и нанёс мазь. Боль ушла, и я улыбнулась.
