– Вот тот подозрительный и явно враждебно настроенный тип у дверей? Старик как старик. А то, что он подозрительный и явно враждебно настроен, так это все старики такие. Им только дай повод высказать миру своё недовольство, не заткнёшь потом.
– А что с нарядом?
– А что с ним не так? Мало ли какой стиль одежды он предпочитает. Или может он просто очень консервативен в вопросах своего внешнего вида. Радуйся, что он не пытается здесь установить флаг конфедератов. Или, что ещё более вероятно, он просто выживший из ума старик. Маразматик, который увидел большое скопление людей и прибежал посмотреть, что здесь такого творится.
– Мозги…
– Тут нечего стыдиться. Многие из пожилых людей со временем трогаются умом и становятся сумасшедшими, которые только и ждут возможности…
– Ши! – тихо шикнул Уилл.
– Не шикай на меня!
– Stai zitto. Речь начинается.
И правда, за трибуной уже стоял один из святых отцов и начинал свой долгий монолог о неисповедимых путях, разложении современного общества, проблемах отсутствия веры и под конец совсем немного тёплых слов о кардинале. Следом за священником, к трибуне подошла жена кардинала Анджело. Это была милая старушка, которая всегда с добротой относилась даже к самому последнему мерзавцу. Во время её речи, на Уилла внезапно накатили воспоминания о ковре. Персидском, с витиеватой вышивкой и ворсом до щиколоток. Ведь по факту, все, что осталось у ребят от кардинала Анджело, который несколько лет позволял им спокойно жить в Спрингвуде и не бояться, что их обнаружит Орден, так это ковёр. Да, конечно вышивка у него была хороша и определённо витиевата, а ворс мог бы доставать и до колен, если бы по ковру ходили люди далеко не самого высокого роста или дети. Но всё же это был лишь ковёр и только. Более того, этот ковёр уже даже успели прожечь в одном месте. Виновник, конечно же, поплатился, и хоть кара его была несоразмерна преступлению, тем не менее, утешения это Уиллу не придавало. «Ну, хоть ковёр остался, и то неплохо», – всё же заключил он.
Пока Уилл предавался пространственным воспоминаниям о всяких коврах, Саймон подсчитывал оставшиеся запасы человеческой крови. Дэниел Моллой был не самым крупным и здоровым человек, поэтому и крови в нём было не особо много. При этом сам Саймон весьма расточительно обращался с кровью покойного журналиста, позволяя себе несколько лишних бокалов в день. В общем, пил он гораздо больше необходимого. «Значит, всё-таки придётся разбавлять, – с горечью решил Саймон. – Ненавижу разбавлять. И почему мне так не везёт на журналистов? За столько времени выпал шанс напиться человеческой крови и что в итоге? Нет, чтобы попался хороший, так и пышущий здоровьем бугай. Так нет же, какой-то задохлик, который к тому же постоянно дымил как паровоз. Спасибо тебе, госпожа фортуна. Всё-таки разбавлять».
Следуя примеру своих друзей, Роб также погрузился в раздумья. Думал он, скорее всего о мозгах, но не в том понимании, в каком о них думают люди, и вряд ли в том виде, в каком о них думают среднестатистические зомби из фильмов и книг. Мозги, о которых он думал, скорее всего, были для Роба в первую очередь средством самовыражения и лишь во вторую, а хотя, скорее всего в третью, неплохим завтраком, обедом и ужином. Из всего этого можно заключить лишь один вывод – вряд ли кто-то из людей может себе представить и понять о чём думает Роб.
