– Ну почему же, – вяло запротестовал я.
– Макс! Вот скажи честно, ты бы отдал жизнь за эту страну?
Сержант пристально смотрел мне в глаза. Кривить душой было невозможно – он видел её насквозь.
– Свою единственную жизнь, которая больше никогда не повторится, – медленно произнёс он, выделяя каждое слово, будто принуждая меня быть честным с самим собой.
– За страну – нет, а за людей… возможно, – ответил я в том же тоне.
Он криво улыбнулся, удовлетворившись ответом.
– Вот и я нет, а почему другие поступили бы иначе?
У меня не было ответа и не было сил его искать. Сержант повернулся набок, собираясь спать. Я закрыл глаза. Ветер снова засвистел между деревьев, заползая под одежду.
– За людей ты бы тоже не отдал жизнь, – послышался сонный голос, – а за человека – возможно.
Нас нашли на следующий день. Вернее, мы сами нашлись.
Способность критики и честность к самому себе я обрёл ценой обморожения, а сержант лишился двух пальцев на ноге.
Не смотря на ампутацию он по своему желанию остался служить на севере – не хотел возвращаться домой сильнее, чем презирал Вооружённые Силы. Лютый. Мы так его звали. – закончил повествование Макс и раздавил окурок в пепельнице.
«Каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества, преподавания. Интеллектуальная собственность охраняется законом.»
(Конституция РФ ст. 44, ч.1)
Деревенская дорога пестрила выбоинами, на дне которых валялся щебень, покрытый въевшейся пылью. Тротуар заменяла притоптанная, местами пожелтевшая трава.
Дома по большей части были обшиты доской, густо выкрашенной либо насыщенно-зелёной, либо бледно-голубой краской. Порой дощатые строения сменялись домами из силикатного кирпича с дисками спутниковых тарелок, облепленными рыжим налётом ржавчины.
У домов в пыли копошились дети, шумно и увлечённо играя. Поблизости гоготали гуси, чьи крики сливались с жизнерадостным детским смехом.
На скамейках сидели старухи со сморщенными возрастом лицами, плотно укутанные ворохом одежды и несмотря на тёплую погоду головами, покрытыми платками. Старческие руки, обтянутые жёлтым пергаментом кожи с крапинками коричневых пигментных пятен, на удивление крепко держали отшлифованные годами палки, используемые в качестве тростей или аргументов в спорах с окружающими.
Некоторые сидели парами и о чём-то шушукаясь время от времени прикрикивали скрипучими голосами на заигравшихся детей, а кто-то сидел в одиночестве, смотря на происходящее безучастным взглядом.
В конце улицы показался силуэт не спеша идущего человека.
Когда он приблизился в нём можно было узнать Макса.
Старухи неприязненно смотрели на него близорукими глазами, чуждаясь всего малознакомого и непривычного.
Макс прошёл мимо, равнодушно взглянув на них. Многие ещё долго смотрели ему вслед, а дети, увлечённые игрой, даже не заметили случайного прохожего.
Он остановился у маленького одноэтажного магазина с шиферной крышей, потемневшей от времени и со звоном дверного колокольчика вошёл внутрь.
В магазине было душно. Аритмично гудели два холодильника, засиженные мухами, вентилятор шумно разрубал воздух, колыхая ценники на полках с бакалеей.
Продавец сидел, уныло подперев голову рукой и разгадывал сканворд.
– Тюрьма царских времён? – спросил он, не поднимая головы.
– Острог, – подсказал Макс. – Добрый день!
Услышав его голос, продавец встрепенулся и встал, уперев взгляд своих рыбьих глаз в Макса и собрав губы под жиденькими усами в заискивающую улыбку.
