– Ну нах.
– Гога, а ты письку можешь показать?
– Зачем?
– Ну кино такое.
– Я не знаю такое кино, – Гоша нахмурился и взял свою железяку. – Я не знаю такое кино.
– Ты глянь, понимает.
– Я не знаю такое кино, – еще раз сказал Гоша, и лицо его стало грозным.
– Лан-лан, – похлопал его по плечу самый нахальный пацан, воровато оглядываясь. – Забирай свою мандулу и дуй к мамаше.
Гоша взял железку с пружиной и пошел к дому. Пока поднимался лифт, Гоша рассматривал железку с пружиной. Это была очень хорошая железка с пружиной. Прямо такая, как надо. Пружина была не ржавая и очень упругая. Гоша дернул ее, и она зазвенела.
«Гоша – охотник, – подумал Гоша. – Гоша идет домой с добычей».
Он был счастлив, но не до конца. Что-то обидное маячило в памяти и не давало улыбнуться. Он почувствовал, что ногам холодно.
Когда мать кормила его ужином, Гоша попытался вспомнить то шипящее слово, которое мальчишки заставили говорить про нее, но не смог. На месте слова была тревожная пустота. Так было с разбитой ракушкой, внутри которой жило и шумело море. Когда Гоша расколотил ее молотком, там был грязный песок и что-то засохшее.
Мать смотрела на Гошу не добро и не зло. Просто устало.
– А я в кино снимался, – сказал Гоша, но тут зазвонил телефон, мать встала и вышла из кухни.
Она долго говорила с кем-то, пока он ел. Пока пил чай с булкой. Пока умывался в ванной и чистил зубы. Потом он подошел к двери ее спальни и стал слушать, что говорит мать.
«Ты в детстве сосал соску? Помнишь, такая мозоль бывает на губе. Почему-то очень хорошо помню себя. Как я лежу в кроватке и трогаю эту мозоль пальцем. Я чувствую губу и палец, и все замыкается. Весь мир сходится, ссасывается туда, в соску. Мне кажется, я лежала и трогала пальцем эту мозоль на губе. А потом – всё. Жизнь прошла».
И она заплакала в телефон.
Гоша хотел подойти и утешить ее, но то слово, которое он не запомнил, мешало ему подойти.
Тогда он закрылся в своей комнате и долго прилаживал пружину. Когда все было готово, Гоша разделся и лег в постель. Он ждал, что мать придет пожелать ему спокойной ночи. Но она продолжала говорить и теперь не плакала, а смеялась грудным, незнакомым смехом.
Гоша не мог спать от этого смеха и от того, что забытое слово рядом со словом «мама» было темным и пустым и тревожило память. Он хотел спросить маму, потому что привык обо всем ее спрашивать. Но вспоминал лица мальчишек у помойки и чувствовал, что спрашивать нельзя.
Тогда он встал и оторвал пружину от железяки. Гулкая пружина поранила Гоше палец.
Гоша отбросил ее на пол, как ужалившую змею, потом снова лег в постель и долго сосал палец, чувствуя, как темнота в комнате сглаживается, оборачивается вокруг него как теплый кокон и пахнет железом и кровью. И когда он почти заснул, из теплого и лохматого кокона выплыло слово.
Гоша вынул изо рта палец и сказал это слово. Слово шипело как море и пахло женщиной.
