Идти в дом мне не хотелось, но из вежливости я пошла. В сенях было темно, сыро и пахло кислым молоком. Тут же висел творог в мокрой желтой марле. Дальше был коридор, прибранный, с пестрыми дорожками, но тоже унылый. В конце коридора светилось маленькое окно в темной комнате и на фоне стены виднелся большой острый нос деда Леши. Он лежал, прикрытый тяжелым лоскутным одеялом. Таким же, какие были в доме покойной старухи Александры.
– Подойди сядь.
Я села на облупившийся табурет рядом с кроватью, стараясь не вдыхать воздух комнаты.
– Приболел вот. Сердце.
– Вам не надо курить, – сказала я со знанием дела.
– А что ж мне еще делать?
– Не знаю.
Мы помолчали. У меня кончился воздух, и я глубоко вдохнула.
В комнату заглянула старуха с железной кружкой в руке:
– Молочка парного попьешь? Только подоила.
От одного запаха местного «настоящего» молока мне становилось дурно.
– Спасибо.
Я заерзала на стуле.
– Ну, иди, – сказал дед Леша. – А то тут дух тяжелый.
– А почему он такой?
– Жили тяжело, вот и тяжелый.
– А щас легко?
– Щас легко, только теперь от старости трудно.
– А бабушка Александра тоже тяжело жила?
– Ваша-то? Кто ее знает. У нее как муж помер, затворницей стала, никогда к себе не звала. Ну, беги к ребятишкам.
На следующий день дед Леша соорудил на краю своего участка каркас из веток. К вечеру шалаш был готов. Веселый, накрытый зелеными ветками, он пах деревьями и травой и пропускал солнце. Мы с ребятишками любили быть там, и дед Леша, сидя на низенькой табуретке, курил и рассказывал нам истории про войну и как старуха его впервые увидела колорадского жука:
– Принесла его на ладони. Смотри, красота какая, говорит. Вот ведь дура!
И дед топтал тапком окурок.
Лето почти прошло. Перед отъездом в город я пошла попрощаться с дедом Лешей. Мимо пробежала его бабка с ведром:
– Лерочка, ты к деду?
– Ага, – говорю.
– В саду он. Ты тут подожди.
Я села на лавку, прислушиваясь к громкому птичьему крику, доносящемуся из-за дома. Потом крик стих.
Появился дед Леша с железной миской, полной вишен. Увидел меня, заулыбался:
– На вот. Смотри какие!
Вишни были крупные, крупнее, чем в нашем одичавшем саду. Я взяла несколько. Дед сел рядом, достал папиросы.
– Уезжаешь, значит?
– Ага.
– Ну, счастливой дороги.
В саду опять закричала птица.
– На следующее лето приедешь?
– Приеду, – ответила я. – А в шалашик можно на прощание сходить?
– Сходи-сходи, – закивал дед Леша. – Твой шалашик-то. Только для тебя и делал. Теперь разберу. А то шантрапа мелкая спички приносит, пожар еще устроит.
Я зашла в шалаш. Листья на ветках подсохли и пахли хорошо и легко, как ранней осенью. Свет падал на примятую траву. Совсем рядом долго и страшно закричала птица. Я выскочила из шалаша и пошла назад к деду. Он курил на лавке.
– Вона. Второй день орет, – сказал он мне. – Живучая.
– Кто?
– Ворона. Клюв ей топором обрубил и к дереву привязал.
– Зачем?
– Всю вишню, черти, поклевали. Ни чучела, ни погремушек не боятся. Зато теперь ихняя подруга их надолго отвадит.
Дед Леша протянул мне миску:
– Вишен с собой возьми. Тебе собрал.
– Спасибо, у нас много, – я почти оттолкнула тарелку. – До свидания!
– Ты приезжай на следующий год. В шахматы сыграем. Даст бог, доживу.
Ворона снова принялась душераздирающе орать.
Вечером мы поехали в город. Я сидела у окна, поставив ноги на коробки с яблоками, и смотрела на желтые поля, что проносились за окном.
– Лера! – сказала мама. – Прекрати, пожалуйста!
