– Я тоже часто чувствую себя одинокой, – призналась она, впервые озвучивая то, в чём боялась признаться даже себе. – Там, в моём мире, я словно… невидимка. Нет, хуже – я видима только тогда, когда нужно посмеяться, унизить, растоптать.
И слова полились потоком – о школе, о Полине, о том, как мучительно каждое утро вставать с постели и идти туда, где тебя ждёт только боль. О том, как она ненавидит своё тело, свою внешность, свою слабость.
Точнее – ненавидела толстушка Аля.
Собственные воспоминания всплывали в разуме как в тумане, будто это была и вовсе чужая жизнь, всё дальше отдаляющаяся от неё. Жизнь, которую она с невероятным удовольствием отпустила бы и бросила в адское пекло.
К её удивлению, Ноктюрн не отстранился, не посмотрел с жалостью или отвращением. Наоборот, он придвинулся ближе и вдруг обнял её – крепко, надёжно, словно хотел защитить от всего мира.
От неожиданности Аля замерла, а потом расслабилась в его объятиях. Его тело излучало тепло, словно внутри него пылало солнце, согревающее не только кожу, но и душу.
– Они не видят настоящую тебя, – прошептал он ей в волосы. – Но я вижу. Ты удивительная, Александра. Ты сильная, смелая, добрая. И ты прекрасна – не только здесь, в мире снов, но и там, в реальности. Просто они слепы.
Его слова – как бальзам на раны, терзавшие ее годами. Аля уткнулась в его плечо и вдохнула столь горячо любимый запах – свежий, чистый, с нотками дождя, мяты и книг.
– Спасибо, – только и смогла прошептать она.
Он отстранился, но лишь для того, чтобы заглянуть ей в глаза:
– Не благодари меня за правду.
Его улыбка напоминала восход солнца – тёплая, яркая, обещающая новый день и новые возможности.
Они сидели так некоторое время – молча, просто наслаждаясь близостью друг друга. Потом Ноктюрн заговорил снова, но уже о другом – о своём детстве, о том, как в шесть лет впервые сел за фортепиано, как его пальцы сами нашли нужные клавиши, словно знали их всегда.
– Когда я играю, – признался он, – мир вокруг исчезает. Остаюсь только я и музыка. Это как… как разговор с самой вселенной.
– Когда ты начал сочинять? – спросила Аля, увлечённая его рассказом.
– В младших классах, – он улыбнулся воспоминаниям. – Первая мелодия пришла ко мне во сне. Я проснулся и сразу побежал к инструменту, боялся её забыть. С тех пор я записываю все, что слышу во сне.
– А что тебе нравится, кроме музыки? – Аля поняла, что хочет знать о нём всё.
– Синий и золотой цвета. Они для меня звучат как ми-бемоль и соль-диез – идеальная гармония.
Пока он рассказывал, в голове Али рождались невольные ассоциации: шероховатость клавиш из слоновой кости, гладкость отполированного дерева рояля, шелковистость струн.
– А запахи? – Аля поймала себя на мысли, что подсознательно запоминает каждую деталь, каждое слово, словно это самая важная информация в мире.
– Апельсины, – он вдруг засмеялся. – Я обожаю запах и вкус апельсинов! И ещё дождя на асфальте. И свежескошенной травы.
Теперь была её очередь делиться. Она рассказала ему о своей любви к рисованию, к книгам, к долгим прогулкам в одиночестве. О том, как в детстве собирала опавшие листья осенью и засушивала их между страницами дневника. О том, как любит запах корицы, вишневое варенье и звук дождя по крыше.
А потом она призналась в своей самой заветной мечте:
– Я хочу увидеть море. Настоящее, бескрайнее море. Я была там только пару раз, в детстве, с родителями. Но воспоминания почти стёрлись. Остался только звук волн и ощущение бесконечности…
