А потом мы пошли к морю. К настоящему морю! Вода светилась, песок был тёплым, звёзды – огромными.
Я хочу вернуться. Хочу остаться. Хочу быть с ним – красивая, стройная, уверенная в себе. Хочу слушать его музыку, танцевать с ним, смотреть в его глаза, в которых отражаются звёзды.
Как остаться навсегда?»
– Аля! – мама уже стояла в дверях её комнаты, уперев руки в бока. – Ты меня слышишь? Пятнадцать минут до выхода!
– Мам, я не пойду сегодня, – Аля не отрывалась от дневника. – Я плохо себя чувствую.
Это не было ложью. Она действительно чувствовала себя плохо – разбитой, опустошённой, тоскующей по миру, которого не существует.
– Что случилось? – мама подошла ближе, положила ладонь ей на лоб. – Температуры нет.
– Просто… слабость, – Аля вяло отмахнулась. – И голова кружится.
Мама посмотрела на неё подозрительно:
– Тогда я вызову врача. Он осмотрит тебя и решит, можешь ли ты оставаться дома.
Шах и мат. Врач не найдёт никаких физических симптомов. И тогда у мамы будет ещё больше причин считать, что она просто «прячется от проблем».
– Ладно, – сдалась Аля. – Я пойду. Дай мне пятнадцать минут.
Мама победно улыбнулась и вышла из комнаты. А Аля с тоской закрыла дневник, спрятав его в ящик тумбочки.
Ещё один день в аду. Но, может быть, после неё ждала ещё одна ночь в раю.
***
Аля опоздала на урок математики. Намеренно шла медленно, пытаясь оттянуть неизбежное. Но когда она всё-таки вошла в класс, стало ещё хуже.
– Кострова! – Ирина Сергеевна, математичка, прервала объяснение новой темы. – Ты считаешь, что можешь приходить, когда вздумается?
– Извините, – пробормотала Аля, пытаясь проскользнуть к своему месту как можно незаметнее.
– Ещё одно опоздание, и я вызываю родителей в школу! – её голос резал, как нож. – Ясно?
– Да, Ирина Сергеевна, – Аля уже почти добралась до своей парты, когда услышала:
– Видимо, жир помешал быстро идти, – это, конечно, съязвила Полина, сидящая рядом с Романом, через проход от неё.
Приглушённые смешки прокатились по классу. Аля сжалась, но продолжила путь к своему месту. Краем глаза она увидела, как Полина демонстративно кладёт голову Роману на плечо. А он – о, это самое болезненное – поднимает руку и проводит по её идеальным волосам, как будто делал это тысячу раз прежде.
«Так вот как далеко они зашли. За один день».
Боль пронзила сердце, но странным образом она казалась… приглушённой. Словно Аля наблюдала ее через стекло или толщу воды. Словно все происходило не с ней, а с кем-то другим.
Аля села за парту, достала тетрадь, но вместо того, чтобы записывать лекцию Ирины Сергеевны, открыла последнюю чистую, нетронутую страницу. Рука сама потянулась к карандашу. Первые линии легли на бумагу почти без участия сознания – контур лица, очертания глаз, изгиб губ.
Ноктюрн.
Она рисовала его, как наяву, видя каждую черту его лица. Высокий лоб, прямой нос, глубоко посаженные глаза с длинными ресницами, мягкие губы с едва заметной улыбкой. Кудри, спадающие на лоб небрежной волной.
Сначала штрихи получались неуверенными, робкими. Но с каждой минутой рука становилась тверже, а линии – чётче. Она добавляла детали, выделяя скулы, подбородок, тени на лице.
Самыми сложными оказались глаза. Как передать на бумаге особый свет, что жил в них? Как показать бесконечную глубину? Как изобразить звёзды, отражающиеся в них?
Аля рисовала, полностью погрузившись в процесс, забыв о классе, об Ирине Сергеевне, о Полине и Романе. Существовали только она, лист бумаги и образ, который она пыталась воссоздать.
