Она уловила в его взгляде скепсис, граничащий с неприязнью, когда упомянула «измененное сознание» – типичная реакция людей системы на все, что выходит за рамки традиционных подходов.
– Эти работы демонстрируют прогрессирующую тревогу и страх, переходящий в параноидальное состояние. – Елена намеренно использовала клинический язык, чтобы подчеркнуть научную основу своего беспокойства. – Сначала изображения отражали внутриличностный конфликт, затем появились символы внешней угрозы. Вот последняя работа.
Она разложила фотографии картин на столе, чувствуя легкое покалывание в кончиках пальцев – ее тело реагировало на скрытый стресс ситуации. Картина Кирилла даже на фотографии излучала почти физически ощутимое беспокойство – темные мазки формировали лабиринтоподобную структуру с символами, напоминающими древние руны по краям.
В процессе раскладывания фотографий Елена краем глаза заметила, как меняется выражение лица Костина. Под профессиональной маской скептического полицейского проступали черты человека, лично затронутого чем-то в этих изображениях. Она спрашивала себя, обладает ли он особой восприимчивостью к визуальным символам, или дело в конкретном содержании работ Кирилла.
Костин с видимой неохотой взглянул на изображения, словно вынужденный прикоснуться к чему-то неприятному. Его глаза – удивительно выразительные для человека с такой закрытой мимикой – медленно двигались от картины к картине. Она заметила, как его дыхание стало поверхностным, когда он дошел до последней – темной композиции с символами, похожими на древние руны, смешанные с математическими формулами. Реакция была непропорционально сильной для человека, просто рассматривающего произведение искусства. Что-то в этих образах задело его за живое.
– Я не арт-критик, доктор Северова, – его голос звучал ровно, но микромимика выдавала внутреннее напряжение. Он медленно потянулся к чашке с остывшим кофе на краю стола – защитное действие, дающее несколько секунд на восстановление контроля.
– Но вы детектив, – возразила Елена, непроизвольно наклоняясь ближе, ощущая слабый запах его лосьона после бритья, смешанный с ароматом кофе. Этот мужской запах странным образом напомнил ей о Кирилле – тот тоже пользовался лосьоном с нотами сандала, создавая вокруг себя аналогичную ольфакторную ауру. – И в этих изображениях есть сигналы. Посмотрите на повторяющийся мотив замкнутого пространства – классический символ внутренней тюрьмы, психологического плена. А эти символы в углу… – она запнулась, заметив, что Костин неожиданно напрягся, его плечи сформировали защитную линию.
Что-то в этих символах привлекло его особое внимание. Елена могла бы поклясться, что видела проблеск узнавания в его глазах – не просто профессиональный интерес, а личную связь с увиденным.
Он взял последнюю картину и поднес ближе к глазам с тем особым вниманием, которое обычно приберегают для улик на месте преступления. Его пальцы едва заметно подрагивали – еще один признак сильного эмоционального отклика, который он пытался скрыть.
– Что это за цифры в углу? – спросил он, указывая на последовательность чисел, едва различимую в текстуре краски. Его голос снизился на полтона – признак эмоционального возбуждения, который Елена безошибочно уловила благодаря своей профессиональной тренировке.
– Я думала, это часть художественного приема, – Елена наклонилась ближе, ощущая исходящее от Костина тепло – смесь напряжения и чего-то еще, что было неуместно анализировать в данной ситуации. Их плечи на мгновение соприкоснулись, и она почувствовала, как он едва заметно отодвинулся – защитная реакция на нарушение личного пространства. – Выглядит как координаты.
