Три часа спустя они все еще были в кабинете. Стаканчики с кофе из автомата выстроились в ряд на краю стола, словно миниатюрная хронология их разговора. Воздух стал плотным от информации и невысказанных подозрений, насыщенным запахом кофеина и тех феромонов тревоги, которые человеческое тело выделяет в состоянии стресса.
Костин делал заметки – не на компьютере, а от руки, быстрыми, резкими движениями, выдающими его нервное напряжение. Его почерк был мелким и угловатым, буквы наклонялись влево – признак аналитического склада ума и склонности к интроверсии, как отметила Елена, машинально применяя навыки графологического анализа, которые изучала во время специализации.
За окном день медленно клонился к вечеру. Косые лучи заходящего солнца прорезали пыльный воздух кабинета, создавая почти материальные световые столбы. В одном из них танцевали пылинки, напоминая Елене фракталы – бесконечно повторяющиеся узоры, которые так часто появлялись в работах Кирилла в начале терапии.
– Его аддикция… – Елена запнулась, подбирая клинически точные формулировки, ощущая, как саднит горло от долгого разговора. Кофе, который они пили, был ужасным – дешевый растворимый порошок, который оставлял металлический привкус на языке и раздражал слизистую. – Имела форму компульсивного поиска болезненных сексуальных отношений с элементами психологического подчинения. Он использовал секс как форму реинсценировки детской травмы – способ самонаказания за инцестуальные импульсы к матери.
Она заметила, как Костин на мгновение отвел взгляд – обычная реакция непрофессионалов на открытое обсуждение сексуальных патологий. Возможная пуританская черта его личности или признак собственных нерешенных комплексов? Елена машинально сделала мысленную пометку для дальнейшего анализа.
– В нашей терапевтической работе мы выявили, что его мать, будучи психологически нестабильной личностью с признаками нарциссического расстройства, использовала его эмоционально. Классический случай эмоционального инцеста, который в подростковом возрасте трансформировался в сексуализированное поведение, – продолжила она, наблюдая за реакцией инспектора.
Говоря об этом, Елена вспомнила первую сессию с Кириллом. Он пришел к ней по рекомендации коллеги, уже перепробовав нескольких терапевтов. Высокий, худощавый, с нервными движениями и взглядом, который он никогда не фиксировал на собеседнике дольше секунды. Типичный случай избегающей привязанности с элементами тревожности. Она вспомнила свое первое впечатление – смесь профессионального интереса и материнской жалости, которая всегда возникала у неё при виде взрослых мужчин с неизжитыми детскими травмами.
– И в картинах это тоже отражалось? – Костин указал на изображения, которые теперь были разложены в хронологическом порядке, формируя визуальную эволюцию страха. Его кадык дернулся, когда он сглотнул – признак внутреннего напряжения.
– Да, но в последних работах появилось качественное изменение, – Елена потянулась к самой последней картине, и её пальцы на секунду соприкоснулись с его – короткий, непреднамеренный физический контакт, который они оба проигнорировали с профессиональной сдержанностью, хотя её нейрорецепторы зафиксировали мгновенное изменение электрического потенциала кожи. – Не просто личная боль, а проекция вовне, трансформация интрапсихического конфликта в экстрапсихический. Словно он предчувствовал внешнюю угрозу.
