На фотографии была запечатлена молодая женщина с каштановыми волосами возле абстрактной картины – холста, заполненного темными спиралями, напоминающими водовороты или черные дыры. Картина странным образом перекликалась с недавними работами Кирилла – тот же мотив поглощения, исчезновения.
Даже на зернистой фотографии было видно удивительное сходство Анны с братом – та же линия скул, те же выразительные глаза, тот же легкий наклон головы, когда она смотрела на собеседника. Но в отличие от напряженного, настороженного выражения лица Костина, её лицо светилось открытостью и энтузиазмом. На ней было простое чёрное платье, подчеркивающее хрупкость фигуры, и единственное украшение – тонкий серебряный кулон в форме спирали, эхом повторяющий мотивы её картины.
Рядом стоял высокий мужчина в безупречно скроенном темном костюме, контрастирующем с богемной атмосферой выставки. Его рука лежала на плече девушки с той особой собственнической манерой, которая выдает скрытую власть – не столько ласка, сколько утверждение контроля. Его лицо было повернуто к фотографу в профиль, но даже так Елена мгновенно узнала характерные черты – высокий лоб, тяжелый подбородок, проницательные глаза, смотрящие из-под густых бровей. Тот же профиль, который она видела в тысячах статей и на десятках конференций.
– Это Аня, – произнес Костин с той особой интонацией, которая появляется, когда называют имя того, кого больше нет, но кто продолжает жить в памяти. – А этот человек…
– Савченко, – закончила Елена, не сумев скрыть узнавание. Имя вырвалось помимо воли, с той особой интонацией, которая выдавала личное знакомство.
Фотография вызвала у неё внезапный приступ дежавю – она сама стояла точно так же на конференции два года назад, ощущая тяжесть его руки на своем плече, одновременно отеческой и странно интимной. Тогда она была польщена вниманием признанного светила психиатрии. Теперь же, глядя на фотографию, она видела в этом жесте что-то хищное – как паук, касающийся попавшей в сети мухи.
Костин резко поднял глаза, и Елена физически ощутила его подозрение – словно невидимая рука сжала горло. В уголках его глаз появились тонкие морщинки напряжения, а зрачки сузились до точек – рефлекторная реакция на угрозу.
– Вы его знаете? – Вопрос прозвучал сухо, но за ним скрывалась целая гамма эмоций – подозрение, надежда, внезапное осознание возможной связи.
Под столом Елена непроизвольно сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Физическая боль помогала сосредоточиться, отвлекала от страха и неуверенности. Она оказалась на перекрестке – сказать правду и рискнуть доверием Костина или солгать и потерять потенциально важный источник информации.
Время словно растянулось, и в этой замедленной секунде она успела проанализировать оба варианта со всеми возможными последствиями. Полная правда: «Да, Савченко был моим научным руководителем и наставником» – вызовет недоверие, возможно, даже подозрение в соучастии. Абсолютная ложь: «Нет, я просто знаю его по репутации» – почти наверняка будет раскрыта позже, что навсегда разрушит доверие. Оставался третий путь – частичная правда, достаточная, чтобы быть честной, но не полная, чтобы не скомпрометировать расследование.
– Он известный психиатр. Я изучала его работы во время учебы, – она сделала паузу, подбирая слова с той особой осторожностью, которую обычно приберегала для сеансов с пограничными расстройствами личности. Каждое слово могло быть минным полем. – Инспектор, я думаю, нам стоит проверить связь между фондом Савченко и исчезновениями. В его методах есть… неортодоксальные элементы, которые могут быть ключом к пониманию происходящего.
