Елена напряглась, ощущая, как кровь отливает от кончиков пальцев – периферическая вазоконстрикция, классическая реакция на стресс. «Потенциал для трансформации» – эта фраза была одним из любимых выражений Савченко, которое он использовал, говоря о пациентах с высокой внушаемостью и слабыми личностными границами. Пациентах, которых, как он считал, можно было «перепрограммировать» с помощью его экспериментальных методик.
Она вспомнила один из его докладов на закрытой конференции. «Личность – это не фиксированная структура, а текучий конструкт, податливый к направленным воздействиям,» – говорил он тогда, демонстрируя слайды с результатами экспериментов. Коллеги аплодировали его смелым идеям, но у Елены доклад вызвал смутное беспокойство. Было что-то неэтичное в самой концепции «перепрограммирования» человеческой психики, даже если целью заявлялось лечение.
– «Новые грани». Фонд Савченко, – произнесла она тихо, словно само имя могло вызвать материализацию её бывшего наставника в этом пыльном подвале. Имя соскользнуло с её губ с той особой осторожностью, с которой произносят слова силы в древних ритуалах – будто само звучание могло призвать того, кого называешь.
Флуоресцентная лампа над ними мигнула, погружая их на мгновение в полутьму, и Елене показалось, что она увидела тень Савченко на стене – высокую, с характерной прямой осанкой и тяжелым, чуть наклоненным вперед профилем. Но это была лишь игра воображения, спровоцированная стрессом и внезапным изменением освещения.
– Знаете их? – Костин внимательно посмотрел на нее. Его глаза сузились, в них мелькнула искра подозрения. Профессиональная маска полицейского вернулась – он вновь оценивал её, анализировал реакцию, выискивал несоответствия. Мышца на его челюсти едва заметно напряглась, выдавая внутреннее напряжение.
Елена замешкалась, ощущая учащенное сердцебиение и легкое головокружение – её тело реагировало на стресс быстрее, чем сознание могло его проанализировать. В памяти мелькнул незваный образ – вечер после защиты её диссертации, прохладный зал ресторана, приглушенные голоса коллег, звон бокалов. Рука Савченко, задержавшаяся на её талии дольше, чем требовали социальные приличия, и странный взгляд, который тогда она списала на профессиональную гордость ментора за ученицу.
Но было и другое воспоминание, более тревожное – как она случайно услышала разговор Савченко с коллегой в его кабинете. «Некоторые пациенты – идеальные субъекты для глубинных исследований. Особенно те, у кого травма привела к диссоциации. Их психика уже расщеплена, осталось лишь углубить трещину и создать новые паттерны». Тогда она интерпретировала эти слова как метафорическое описание терапевтического процесса. Теперь же, в контексте исчезновений, они приобретали зловещий оттенок.
Сказать правду о том, что Савченко был ее наставником, или промолчать? Интуиция, этот примитивный, но эффективный защитный механизм, подсказывала, что нужно сначала разобраться самой, прежде чем связывать себя откровениями. Доверие Костина было хрупким, с трудом завоеванным ресурсом – не стоило рисковать им до тех пор, пока она не будет уверена в значении всех обнаруженных связей.
– Они известны в профессиональных кругах, – уклончиво ответила она, чувствуя едва заметный тремор в голосе, который надеялась, Костин не заметит. Она сцепила пальцы под столом, чтобы унять дрожь – психологическая техника заземления через физический контакт. – Валерий Дмитриевич Савченко много лет поддерживает молодых художников. Его психоаналитические интерпретации современного искусства считаются новаторскими. – Она сознательно использовала академический тон, создавая иллюзию отстраненности и объективности.
