«Когда мы отказываемся от контроля через зрение, мы позволяем другим органам чувств и интуиции занять доминирующее положение. Это открывает доступ к частям психики, обычно заблокированным сознательным контролем», – говорила она на лекциях для аспирантов.
В глубине души она знала, что ей следует надеть повязку. Это позволило бы ей не видеть, но глубже почувствовать. Привычная рациональность уступила бы место телесному восприятию. Но страх потери контроля оказался сильнее.
– Я предпочту видеть, – её голос прозвучал увереннее, чем она ощущала себя. Внутри зародилось странное чувство разочарования от собственного решения. Часть её – та, которую она никогда не показывала коллегам – жаждала отпустить контроль.
Мужчина улыбнулся с легким разочарованием:
– Как пожелаете. Но некоторые вещи можно по-настоящему увидеть, только когда перестаешь смотреть. – В его словах отчетливо прозвучала парафраза из её собственной неопубликованной статьи о терапии символического отражения.
Откуда он знает? – мелькнула тревожная мысль. Но прежде чем она успела обдумать это, мужчина сделал приглашающий жест, и она последовала за ним в полутьму коридора.
Коридор казался бесконечным, изгибаясь под странными углами, которые создавали ощущение пространственной дезориентации. Намеренно спроектированная особенность, – заметила Елена, – нарушение привычных пространственных ориентиров как метод дестабилизации эго-структур. Она сама иногда использовала такие приёмы в работе с пациентами – неожиданная перестановка мебели в кабинете создавала микрострессовую ситуацию, выводящую клиента из привычных паттернов восприятия.
Они шли молча. С каждым шагом Елена чувствовала нарастающее внутреннее напряжение – от желудка к груди поднималась горячая волна. Неспецифическая тревога, смешанная с антиципирующим возбуждением, – безжалостно регистрировал внутренний наблюдатель, отказываясь оставить её в покое даже сейчас.
– Вы часто препарируете собственные эмоции, доктор Северова? – неожиданно спросил мужчина, не оборачиваясь. – Или только чужие?
Вопрос настолько точно попал в её мысли, что Елена споткнулась.
– Профессиональная деформация, – ответила она, автоматически выбрав защиту через самоиронию.
– Или способ избежать подлинной близости с собственными переживаниями, – парировал он. – Интересно, применяете ли вы к своим пациентам те же стандарты, что и к себе?
Прямая атака на профессиональное эго, – отметила Елена, чувствуя укол раздражения. Он пытается выбить меня из равновесия, создать эмоциональную реакцию. Примитивная манипуляция.
– Я предпочитаю держать профессиональные вопросы для профессиональной обстановки, – сказала она холодно.
– О, но разве не вся жизнь – терапевтический кабинет? – в его голосе прозвучала насмешка. – Особенно для тех, кто пытается исцелить себя, исцеляя других.
Прежде чем она успела ответить, они достигли конца коридора. Мужчина приложил ладонь к незаметному сенсору в стене, и перед ними бесшумно открылась тяжелая дверь.
Он отступил в сторону, и перед Еленой открылось пространство, от которого у неё перехватило дыхание. Просторное подвальное помещение, но не грубый утилитарный подвал, а тщательно спроектированный лабиринт, разделенный на несколько зон плавными полупрозрачными перегородками – символическое отражение слоев человеческого подсознания. Мягкий, направленный свет – не столько для иллюминации, сколько для создания теней, пробуждающих воображение. Приглушенная музыка, в которой она с удивлением узнала переработанную версию Баха – «Страсти по Матфею». Сакральное в профанном. Жертвенное в эротическом. Всё было именно так, как на картине Кирилла, с той лишь разницей, что теперь она видела не мазки краски, а живых людей.
