Мы долго сидели и ждали (Петра, я и ее наблюдавший за сеансом дядя), пока страх не превратился в ужас, то есть пока не возникла реакция, явно несоразмерная ситуации, с которой мы начали. Чтобы уменьшить субъективную интенсивность ее страданий, я попросил Петру разделить внимание между тем, что она испытывала внутри тела, и тем, что замечала вокруг. Чтобы привить ей осознанность, попросил повторять следующую фразу: «Мое тело боится, а я нет». Чтобы обеспечить содержательную основу для сдерживания страха, я за нее интерпретировал эмоцию как страх умереть после появления на свет от врожденного дефекта и операций. Это закрепило контекст, согласно которому она испытывала не страх перед чем-то неизвестным в настоящем, который было бы труднее сдержать, а страх перед каким-то явлением в прошлом.
Я продолжал сосредоточенно работать с ее физиологической и психологической защитой от ужаса, чтобы позволить ей максимально плавно развернуть свое тело и распределить эмоции на как можно большую область (другую часть груди, мышцы живота, руки, ноги, голову, шею, позвоночник, мозг, торс и спину). Это делалось для того, чтобы управлять состояниями физиологического стресса и нарушениями регуляции, присущими возникновению и проживанию неприятных эмоций, таких как страх, но не устранять их. Я стремился заставить Петру испытать как можно более контролируемую и терпимую эмоцию.
Представление о том, что в эмоциях задействовано тело, может показаться странным для тех, кого учили, что в эмоциональном переживании участвует только мозг. Идея о том, что в эмоциональный опыт вовлечено все тело, кажется странной даже тем, кто не оспаривает его роль в генерации эмоций. Как мы увидим далее, в ходе самых современных исследований было установлено, что появление эмоций зависит не только от мозга, но и от всего тела и окружающей среды>3, 4, 5. Если принять идею, что в переживание эмоции вовлечено тело целиком, становится легко представить, что использование большей площади тела для обработки эмоций приносит человеку пользу, даже несмотря на то, что научное объяснение этого процесса выглядит сложным (как мы увидим в части II).
Это была трудная и длительная сессия для всех участников, с большой долей неопределенности относительно того, окажется ли она полезной для Петры или же принесет ей вред. Такой уверенности в эффективности метода, как сейчас, у меня тогда не было. В каком-то смысле у меня не было выбора. Сильные страдания нахлынули на нее внезапно, и во избежание очередной панической атаки я должен был как-то помочь ей с ними справиться. В то время меня поддерживала лишь теория. Из неврологии я знал, что эмоции способны затрагивать все тело; из интерсубъективного психоанализа – что исцеление требует большей аффективной толерантности; из когнитивно-поведенческой терапии – что исцеление порой включает в себя длительное воздействие страданий; из юнгианской психологии – что исцеление связано с развитием большей способности переносить противоположные эмоции; из восточной психологии – что способность переносить противоположные эмоции в теле является предпосылкой для просветления, наивысшего из всех возможных духовного достижения человеческой психики. Оглядываясь назад, можно сказать: такие методы лечения, как у Петры, показали мне, что усиление способности переносить страдания регулируемым образом с использованием как можно большего количества частей тела на редкость эффективно устраняет психофизиологические симптомы.
