Дверь противно завизжала, и в ее проеме показался полковник Чайковский. Лицо его полыхало от возбуждения.
– Нет, ты только представь, Зинуля, – с порога завозмущался он, входя в экспертно-криминалистическую лабораторию, где Орлова копошилась над химическими анализами, – какие у начальства способности! Как умеет с самого утра испортить настроение подчиненным!
– И ты тоже? – с нотками иронии, не отрываясь от работы, спросила она.
– Я? Нет!
– Разве ты не начальство?
– Да. Но…
– Хочешь сказать, ты не такой? И выволочки не устраиваешь?
– Да, устраиваю. Но не так часто и не по утрам.
– Когда же?
– Все больше – под вечер.
– Это, полагаешь, лучше, приятнее для подчиненных?
– Думаю, да.
– А ты не ошибаешься?.. – она оторвалась от пробирки на секунду и хитро взглянула на полковника. – Впрочем, ладно… Выворачивай душу: что случилось?
– Да… все то же. На «ковер» изволил вызвать генерал. Гневается: неделя, мол, прошла, а оперативно-следственная бригада все топчется на одном месте, как (это его слова) медведь перед с… ем. На след убийцы, мол, так и не сумела выйти.
Чайковский смахнул со стула вальяжно разлегшегося огромного рыжего кота. Устроился сам. Кот же (в ответ на такую бесцеремонность пришедшего фыркнул, хотел было принять устрашающую позу, но, видно, передумал) важно и с величайшим чувством собственного достоинства протопал в сторону полуоткрытой двери и удалился из лаборатории, держа демонстративно хвост трубой.
– Всему свое время, – философски заметила Орлова. – Хотя… Чего хочет начальство, того хочет сам Всевышний.
– Ты все шутишь, а мне каково? Впрочем, чего это я слезу пускаю в дамскую жилетку?
Он встал и направился к выходу.
– Ты куда?
– Пойду. Попробую пораскалывать «орешек».
Следственный изолятор. Комнатенка. Из карликового оконца, находящегося под самым потолком, еле-еле пробивается свет. Один стол. Несколько табуреток. В углу – пристроился майор Фомин, нервно теребя в пальцах какую-то бумажку. За столом – Чайковский. Напротив – намертво привинченный к полу табурет пока пустует. На столе – пусто: ни листочка бумаги, ни ручки.
– Арестованный на допрос доставлен, – доложил охранник, жадно поедая глазами полковника.
– Не арестованный, а задержанный… пока, – поправил его Чайковский. – Снимите с него наручники и – сюда, – он указал на стоящий напротив табурет.
В комнате повисла тягостная тишина. Никто первым не хотел ее нарушить. Не утерпел Фомин, сорвался-таки. Хотя Чайковский предупреждал.
– Ты чего с нами в молчанку играешь, сволочь!? Чего ждешь? Дипломатничания? Хрен тебе! Или выкладывай все, или я найду способ развязать тебе язык, так сказать, по-свойски.
– Чего он орет, товарищ полковник?
Фомин еще больше рассвирепел.
– Тамбовский волк тебе товарищ…
– Ну… хватит, Фомин, угомонись, – Чайковский с укором посмотрел в его сторону. – Как мальчишка!
Фомин примолк, спохватился, что наговорил лишнего. Подумал: «Теперь жди большущую «телегу».
– Вы меня вызвали на допрос или как? – спросил Маврин. – Без адвоката не буду давать показания.
Чайковский возразил:
– Да нет, адвокат в данном случае нам не понадобится. Я бы хотел просто поговорить, без протокола, как с коллегой.
– Да, так и поверил! Небось, звукозаписывающую аппаратуру установили?
Чайковский спокойно продолжал:
– Пойми, Сережа, убит наш и твой товарищ по службе. Убит из твоего табельного оружия. Ты хоть это-то не отрицаешь?
