– Пусть, – согласилась мама, которая зауважала Дениса с первого взгляда, еще на школьной линейке первого сентября, когда привела своих девочек в новую жизнь, учиться.
Денька вел себя тогда как настоящий джентльмен: пропустил барышень вперед и портфели у обеих взял, чтоб лучше смотрелись со своими огромными букетами и в белых оборчатых фартучках.
Ляля тогда глядела и любовалась: вот это истинный кавалер. А Денька с Рысей еще и за одной партой оказались. Повезло несказанно.
– Пусть, конечно, ночует. Только надо у родителей разрешение спросить.
– Им все равно, – сказал Денька и втянул в себя воздух.
Рыся понимала, что он сдерживает бег слез. Не хочет перед их мамой выглядеть слабаком и нюней.
Мама все поняла. Не стала развивать тему родительского равнодушия, ахать и осуждать.
– Ну, я просто позвоню, предупрежу, оставлю наш номер телефона. Я так обязана сделать, Денис, понимаешь? Таковы правила.
Правила Денька любил. Ценил и уважал. По правилам легко жить. Силы зря не тратятся.
– Хорошо. Спасибо, – согласился он. – Я не насовсем. Но иногда хоть. Передохнуть.
– Мы тебе всегда рады, – заверила мама.
Она любила гостей, у ее родителей был всегда хлебосольный дом, в котором хватало угощений для зашедших на огонек друзей.
Мама тут же позвонила родителям Дениса и сообщила, где их ребенок. Те еще только с работы вернулись и все соображали. Записали телефон. Сказали «спасибо». Пригласили тоже заходить на огонек.
Проснулась Птича. Они вместе сделали уроки. Потом Рыся села на свой диванчик почитать и уснула. Уже до самого утра.
Отец неделю не заявлялся. Правда, звонил все время. Чуть ли не каждый час. Иногда говорил с детьми, иногда с Лялей. У всех просил прощения. Каялся.
Ляля ему уже не верила. Что-то в ней надломилось. Она понимала, что пить он не бросит, что будет пользоваться ее добротой и отходчивостью, пока она не уйдет на тот свет.
Тот свет, кстати, все чаще казался ей отличным вариантом. Она невероятно уставала во время этой беременности. Думая о родах, не представляла себе, откуда возьмутся у нее силы, чтобы помочь младенцу появиться на свет.
Муж все звонил и звонил.
Тогда Ляля поставила условие: он должен сделать что-то, чтобы семья поверила, что обещание бросить пить – не очередной пустой треп.
– Хочешь, я зашьюсь? – решительно предложил Артем.
Он и раньше, бывало, в определенном покаянном настрое предлагал вшить ампулу, или, как ее называли, торпеду. Действие ее заключалось в том, что, если человек со вшитой торпедой выпивал, он мог сразу отдать концы. Тут или надо было перед выпивкой извлечь торпеду, или уж совсем не пить. Ну, или, конечно, пить и подыхать, как собака.
Ляля всегда отказывалась от такого страшного, на ее взгляд, варианта: уж очень опасным для жизни он ей представлялся. Вдруг муж забудет, выпьет… Тогда она будет себя винить в его гибели. Нет, лучше не надо.
Но на этот раз она согласилась. Мало того – уверенно потребовала. Да! Это и был тот самый, решительный и окончательный ход, после которого его можно будет простить.
Они так и договорились.
На следующий же день отец пришел, гордо показывая швы на бедре: вот, мол, обещал и поспешил исполнить.
Мама сдалась.
Рыся почему-то нет. Она столько раз была свидетелем нарушения отцовских клятв, что эти швы на отцовском боку ее совсем не убедили.
Она подумала-подумала и снова попросила мать оборудовать им кладовку для жизни.
