– Мы, конечно, не одержали сегодня победу, – продолжил неожиданно для всех присутствующих трибун, снова расхаживая из стороны в сторону. – Но по невероятному стечению обстоятельств не потерпели и поражения. И это благодаря тебе, сотник, – командир остановился и посмотрел на Тита. – Потому двадцать пять плетей, и тебе не отрубят голову после порки! Если выживешь после двадцати пяти ударов, будешь жить. Пусть решают твою судьбу боги, – трибун словно снимал с себя ответственность перед богами за возможную смерть Тита, которого многие считали слугой самой Тьмы. И даже допускал мысль, что именно благодаря Тьме, благоволящей сотнику, легиону удалось сегодня избежать очевидного поражения. – Если выживешь, легионеров твоей сотни не обезглавят, но ты вместе с ними будешь сослан в мрачные земли. Слышал о них?
– Да, трибун, – еле вымолвил Тит, впадая в лёгкую растерянность, так как ссылка в эти земли была для него худшим из наказаний. Но мысль о том, что он может спасти жизни собратьев, если выживет, несколько воодушевила сотника, не дав осознать в полной мере новость о ссылке и впасть в уныние.
Правда, воодушевление быстро растаяло, ведь сотника больше не ждали битвы. А предстояла мрачная рутинная служба имперскому наместнику, которая заключалась в постоянной охране его виллы, разгонах бунтующей, вечно недовольной толпы, и надзоре за порядком в этой толпе, что состояла из безбожников, оборванцев и прохиндеев. И то при том, если Титу удастся выжить.
Постепенно осознавая приговор трибуна, Тит опустил голову, не в силах смириться с жалким уделом, безысходно маячащим в недалёком будущем, лежащим через неимоверно жуткое истязание плоти. Погрузившись в безутешность и обречённость будущего, сотник, казалось, перестал дышать. В его душе что-то надломилось, превращая окружающий осуждённого легионера мир в безрадостную бесцветную обыденность, с которой вовсе не жаль расстаться в случае весьма вероятной смерти во время жестокого наказания.
– Объявите о моём решении легиону, – вернувшись на ложе, отдал приказ трибун, будучи уверенным, что сделал сотнику милость, даже не подозревая, что на самом деле убил его мечту, а, следовательно, и самого Тита.
Осуждённый легионер уже не слышал последних слов трибуна. Он послушно поплёлся за ведущим его обратно в клетку охранником. Сотник вяло шёл сквозь стоящий в полном безмолвии легион, не замечая сочувствующих ему собратьев, стремительно пропав в безысходности, окутавшей душу великого воина.
Верёвки более не резали рук. Было не холодно и не жарко. Было безразлично, причём всё. Клетка, на пол которой рухнул сотник, перестала существовать, как и всё прочее, окружающее человека, погружающегося в уныние. Давняя, практически осуществившаяся мечта – быть великим воином империи, исчезла, сгинув, как мимолётный сон, и оставив внутри невосполнимую пустоту, брешь, принявшуюся медленно поглощать мрачной бездной человеческую сущность. И причиной такого исхода было сладостное, трепещущее и занимающее всю душу тщеславие.
Заражая сущность, этот порок дарит безграничные силы в достижении цели, заставляя убивать, сметать всё на пути, не задумываясь о последствиях, и вместе с тем незаметно, постепенно, ведёт ослеплённого жаждой славы глупца к роковой ошибке, которая всегда бросает каждую отравленную душу к ногам уныния. И на самом деле, сотнику не надо было ни приключений, ни странствий по невиданным ранее землям, а только славы, признания, и, конечно, почитания жаждал Тит. И пусть ценой почитания были реки крови, пролитые на полях сражений, лишь бы отравленную тщеславием душу иллюзорно радовали выкрики толпы, восхищённой подвигами великого воина империи.
