Аминан отступил. Следующим был Ли Найто.
Герцог Донгминский выслушал обращенные к нему слова, дрогнувшим голосом ответил то, что от него требовалось, и, схватив с подушки золотое кольцо с крупным топазом, положил его себе на ладонь и накрыл другой, точно пойманную бабочку. Он сделал несколько шагов к королю, который мягко протянул ему руку, свободную от скипетра, и собрался надеть кольцо на палец его величеству.
У кого из них дрогнула рука? У мальчика? У юноши?
Кольцо выскользнуло из пальцев, но не долетело до пола, а подпрыгнуло, точно подброшенное, крутанулось в воздухе и… тихо упало королю в ладонь. Тот протянул его вассалу, который уже даже не старался скрыть свою робость, и ободряюще кивнул.
Ли Найто предпринял вторую попытку надеть кольцо королю. Она увенчалась успехом.
Мальчик отошел в сторону, держась неестественно прямо и шагая очень твердо. Бедняга, наверное, думал, что его неуклюжесть сочтут дурным знаком, если сам не пришел к тому же выводу и не обвинил себя неизвестно в чем.
Аминан хотел бы утешить Ли и сказать, что, если кольцо все же не упало, это не дурной знак, а добрый. Испытания в конце кватриона неизбежны, но Фиалам пройдет их и останется невредим. Но пока ни Хранители, ни кто бы то ни было другой, не имели права произносить ничего, кроме ритуальных фраз.
Герцог Эртвестский вышел, явственно шаркая ногами, сжимая в руках расшитую перевязь. Король шагнул к нему, и Фрэнсис Эртон бережно закрепил драгоценную ленту на одежде монарха. У Аминана отлегло от сердца: почему-то он боялся, что с перевязью тоже случится какая-то заминка, например, она соскользнет, и снова будут говорить и думать о дурном знаке.
Последний Хранитель отступил в сторону, и король поднял руку, призывая к тишине. Он, как и другие, знал, кто должен войти в следующее мгновение.
Двери снова растворились, и медленно, стараясь показать свое достоинство, вышел невысокого роста полноватый круглолицый человек с плавной, но быстрой походкой и уже начинающими седеть каштановыми волосами. Его одежды из темно-лилового шелка опоясывала цепь черненого серебра, на плечах лежала черная стола. Из-под подола виднелись острые носы темных сапог, сшитых, согласно старой традиции, на офицерский лад. То был кардинал Орани. Его сопровождали двое служек – один нес Святую Книгу, другой – корону. Все, как один, за исключением короля, поклонились кардиналу. Он воздел руки над головой и медленно опустил, призывая благословение на всех присутствующих, а затем взял корону с подушки и подошел к королю.
Один из служек опустился на колени, и черный том Писания оказался как раз под ладонью короля.
Наступало время присяги.
– Клянешься ли быть милосердным отцом подданным? – вопросил кардинал.
– Клянусь, – ответил король.
– Клянешься ли быть справедливым судьей преступникам?
– Клянусь.
– Клянешься ли быть, мудр, правя страной?
– Клянусь.
– Клянешься ли быть мужествен, отражая врагов?
– Клянусь.
– Прими же венец, Виктор, он твой.
Аминан смотрел, как руки короля потянулись навстречу рукам кардинала, как корона легла в узкие юношеские ладони, которые – или ему почудилось? – заметно дрогнули. Кардинал Орани мягко поддержал ладони короля, и тот осторожно донес корону до своего чела и только после этого сел на высокий трон. Кардинал поклонился и вместе со служками отступил.
Аминан прикусил губу изнутри. Странный жест кардинала казался неуместным, отдавал чем-то неправильным, в нем виделась странная, непостижимая дерзость. Но размышлять было уже поздно: Хранителям предстояло принести присягу.
