– Вы все еще печалитесь? – шепнул кто-то слева.
Ли осторожно повернулся. На него смотрел герцог Эн-Меридский. Ли увидел его сегодня в первый раз, но отчего-то Аминан Анвар ему нравился. Он казался доброжелательным и улыбался приветливо, только глаза у него глядели грустно, хотя сейчас еще и выжидающе.
Ему рассказывал приходящий в Найтон учитель истории, мудрый и пожилой, о том, что происходило в Фиаламе последние несколько кватрионов, В том числе упомянул о том, что главы Великих Домов ведут свои рода от наместников мифических Миритов. В консилизме и оторианстве вера в Миритов, называемая миританством, считалась ересью, особо фанатичные церковники по приказу кардинала могли отлучить от церкви. Что же до учения Рина, которое исповедовали Ли, его родители и предки, отношение к «ереси» было более чем терпимым, а как относились южные приверженцы фраминизма, приветствующие кровавые жертвоприношения, Ли не помнил.
И это оказалось славным обстоятельством, потому что прямо перед ним сидел истинный фраминист, потомок наместника самого Соурена. Хранителя Юга и оттого Хранителем Юга зовущийся. Хотя сейчас такие громкие слова утратили смысл настолько, что о них не всякий церковник думал плохо. Но, как ни странно, мальчик не испугался герцога Анвара, несмотря на темные зловеще – а может и грустно поблескивающие глаза, и черную короткую бороду. В раннем детстве Ли был ребенком чувствительным, и такой облик южанина мог легко его напугать.
На гербе Анвара всегда красовался красный мангуст на золотом фоне, девиз же гласил: «Охоч до врагов». Опасный ли он человек? Почему-то понять сразу не получалось.
– Я не печалюсь, герцог, – собрался с мыслями Ли, – просто… мне стыдно за мою преступную небрежность.
– Не думаю, что это можно назвать намеренной небрежностью, к тому же я уже все вам объяснил, а вы, кажется, не пожелали запомнить.
– Да, что Фиалам выйдет из всех испытаний. Но я предпочел бы, чтобы их не было.
Герцог вздохнул.
– В конце кватриона испытания неизбежны. Но, если бы мне пришлось выбирать, когда родиться, я все равно бы предпочел именно это время.
– Почему же, герцог? – спросил мальчик.
– Потому что в эти годы тоже кому-то нужно жить, и если Всевышний выбрал нас, значит, мы для этого подходим лучше всего, – и герцог улыбнулся. – Смотрите, несут голубей на траве. Советую ни в коем случае от них не отказываться.
Блестящие, как бронза, голуби, лежащие на чем-то темно-зеленом, и вправду казались хороши, вот только Ли ожидал, что ему подадут одного, а не трех сразу. Одного голубя он съел с пробудившимся аппетитом и даже отведал «травы» – она оказалась сделана из фасоли с пряностями, но потом положил приборы по обе стороны от тарелки в знак того, что с этой частью трапезы уже покончил.
– Восточному герцогу не угодили королевские кушанья? – спросил человек справа, и Ли поежился, бросив взгляд на Фрэнсиса Эртона, пожилого человека, чью седину уже не скрывала отданная слугам шляпа.
И он подумал, рассматривая по-старчески суровое лицо герцога Запада, с неприятным выражением, что этот человек опасен только для душевного спокойствия. Таких людей матушка советовала обходить стороной, но что, если он не сможет?
– Нет, – тихо ответил Ли, – просто я боюсь, что уже не в состоянии есть.
– А ведь это еще только пятая перемена, а будет их всего двенадцать, не считая сладостей, – герцог Эртвестский усмехнулся. – Сколько, интересно знать, бывает перемен на восточных пирах? Четыре, три?
