– По правде сказать, я с удовольствием бы на него взглянул, – прохладно ответил северянин. – Говорят, огненных дел мастера припасли на этот раз нечто необычайное. Но мне кажутся гораздо более интересными не вечерние, а дневные зрелища.
– О, балет с песнями? – глаза у герцога Эртвестского сделались очень странные – мутные и одновременно блестящие, как остывший суп. – Я прекрасно вас понимаю. Помнится, отец нынешнего короля был охоч до таких представлений.
– Я до них вовсе не охоч, мне интересны не вечерние, а дневные зрелища, – заметил герцог Мартин, и Ли вдруг вспомнил с усилием, что Мирита, наделившего его дальнего предка обязательствами и землями, звали Норден. Имена западного и восточного Миритов улетучились из опьяневшей памяти. – Утром будут давать трагедию «Эльда и Ганнон», а потом, после небольшой трапезы, комедию «Обойщик, женатый на графине», если я ничего не перепутал.
– Кажется, это я что-то путаю на старости лет, – мягко вмешался герцог Аминан. – Разве Ганнон не был убийцей и предателем?
– Был, – ответил герцог Дальгорский, – но сейчас стало модно переписывать старые истории на новый лад, находить пятна на солнце и цветы в грязи, сочувствовать злодеям и бранить героев. Скорее всего, в этой трагедии Ганнона оправдают, припишут ему двенадцать дюжин добродетелей и, может быть, даже выдумают, что Эльда любила его, а не Раймонда, потому что последний был не слишком достойным человеком.
Ли нахмурился и крепко сжал в кулаке серебряный нож с узорчатой рукояткой. Историю про Раймона и Эльду он очень любил, а Ганнона в детстве ненавидел так, словно он был живым человеком, а не вымышленным героем. Слышать, что его, оказывается, будут обелять и защищать, а обожаемого рыцаря оклевещут, показалось нестерпимым.
– Поэтому мудрые монархи и предпочитают балеты, – заметил герцог Фрэнсис. – Отец его величества сам принимал в них участие, к немалому восторгу придворных, в особенности дам.
– Да, я слышал об этом, – герцог Аминан вдруг нахмурился и сжал губы.
– Те, что умели сыграть с пользой для себя, ныне, вероятно, с радостью вспоминают старые представления, – продолжал Фрэнсис, и таким тоном, что Ли почувствовал, как краснеет. Отчего, он сам не понимал, но речь герцога Эртвестского казалась ужасно стыдной и неправильной.
– Те, что, как вы выразились, не умели или не желали уметь, вероятно, не так радостны, – голос герцога Аминана стал резче.
– О, да. Из-за этих балетов в свое время расстроилось две-три свадьбы. А лучше всего вам обо всем расскажет аббатиса Кэтрин из монастыря святой Саманты, разумеется, если она еще жива и не умерла от скуки и тщетных сожалений.
– Герцог, мне кажется, – Ли сам удивился, что заговорил, – что не… не стоит так отзываться о женщинах, тем более о монахинях, не надо над ними смеяться.
– Вот это новости! – хохотнул герцог Эртвестский. – Мало мне… – он перебил себя, – так еще и вы, молодой человек, будете меня учить. Между прочим, я в пять раз вас старше.
Ли растерянно смотрел на своего соседа, не зная, что ответить, но вдруг раздался звонкий крик:
– Молчите все, говорит король!
Герцог Аминан поднял голову и посмотрел на помост, Ли же в смятении отвернулся.
– Господа, мы надеемся, вы не собрались затеять ссору? – осведомился король Виктор.
– Нет, ваше величество, – быстро ответил герцог Аминан.
– Тогда отчего и зачем вы шумите?
– У нас говорят: «Старый и юный от малости хмелеют». Боюсь, что все мы уже выпили больше, чем следует, и должны до конца пира перейти на ягодные отвары.
