С дочерью в сильных руках, Калеб поднялся на второй этаж. Девочка что – то бормотала, а он успокаивающе напевал, улюлюкал, не разу не повторившись, говорил девочке ласковые слова.
Эм больше не плакала, словно выплакав всё, что могла за один раз. Он был повинен в этом ужасном случившемся действе, которое наполнено было злобой и несправедливостью. Неутоленная ничем, никогда не спящая, уже не оставившая в груди Энн ни одного не поврежденного уголка, злоба её разрасталась, крепла и вдохновлялась своей обладательницей, в садах прошлого устраивая оголённое пепелище. Спасаться не было сил, и нечего было спасать.
Наверное, так бывает у тех, кто страдает много и чрезмерно глубоко? Но даёт ли это право источать страдание, дышать несчастьем и щедро его раздаривать?…
Она была снова в безопасности, в своей детской. В любимом кресле сидела на коленях отца, обласканная его заботой. Наконец, спросила:
– Кто такая мама? Та злая дама, сказала, она моя мама!
Он никогда не учил дочь этому понятию, этой святыне, ибо в её матери, с самого первого дня Эм святости не было, как не появилось и позднее. И сейчас, вытерпевшая от матери побои, Эм, интересующаяся ею, звучала до обидного странно, словно спрашивала про хищного зверя, который едва не растерзал её.
– Мама… – он задумался, вспомнив о собственной матери, почти увидев её лицо перед глазами. – Мама – это человек, благодаря которому ты у меня есть…
– Ей не нравится, что я у тебя есть!
– Да, – задумчиво подтвердил Калеб, – но… зато мне нравится, что у меня есть ты…
Он улыбнулся дочери, и, улучив момент, принялся целовать её щёчки.
– Папа… – заливисто смеялась она, шутливо уклоняясь.
Он посерьезнел, и она вместе с ним.
– Посмотри на меня, Эм! – попросил он.
Она взглянула на него внимательно, глазами Энн, так не похожими на её глаза, особенными и уникальными. Он всегда тонул в их карих глубинах, где не было темноты, вопреки всему, а сиял, неугасающий, яркий свет.
– Я очень люблю тебя, Эм! – он взял дочь за руки. – Я люблю тебя больше, чем всех других! Знай это! И никогда не забывай…
– И я тебя люблю! – она прислонилась плотнее к нему. – И ты никогда не забывай, даже если у тебя будет ещё девочка…
– Нет, милая, ты моя единственная…
– Это хорошо! – ответила Эм, ёрзая, чтобы удобнее усесться на коленях только своего папы.
***
Боясь нанести Эмме ещё больший урон, он не сказал ни одного плохого, но правдивого слова о Энн, матери своей дочери. Наступит время, и, наверное, дочь сама поймёт, и оценит ту женщину, что привела её в мир, но отторгла от Бога, бросила на тёмной дороге и забыла о ней. Наверное, тогда эта темнота перед нею рассеется, и светочем добродетели окажется то, чего он не сказал, потому, что мнение Эммы определит она сама.
Но он не забыл своей угрозы, и, едва сон сморил девочку, довольно поздно, отправился в спальню жены, зная, что собирается сказать, и как назвать бывшую любимую. Если она имела право наказать, ударив ребёнка, он имел право наказать её за эту ужасную тысячную ошибку.
