Раннее позднее - страница 17



отныне в одежке обычной злодеи.
Играем Шекспира, менты в лицедеях,
народы все те же: грабь, силуй, дури —
полслова б напротив… Опять пересказ
про Клавдия, Яго, Эдмонда, Макбета —
играем Шекспира.
Фальшивой монетой
за чьи-то страдания каждый из нас
заплатит.
Кто б главную роль разучил
не сцене куда-то летящего мира!
Гнилая погода. Играем Шекспира
в ракушке суфлерской без текста, без сил…
Статисты, иное что мы-то смогли б
поставить в чреде перекошенных действий —
любовь двух наивных детей? на злодейство
не меч обнаженный – трусливый прогиб?
Сквозь хлам декораций летим на ура,
списав все потери на торжище рока.
Где игры рассудка – скорее морока,
играем Шекспира.
Какая игра…

Черта

1

Подводим итоги: октябрь оплошал,
пытаясь прикрыть несмываемый лозунг —
бесцельно метался всесильный угрозыск,
с утра обложив непокорный квартал.
С молчавших веками деревьев несло
кровавыми листьями, с думой о воле
вгрызался подлесок в капустное поле,
за городом падало в осень село.
Напрасно гаишники у кольцевой
пути перекрыли незримому вору —
пушистый снежок, подрывавший опоры,
сдержать не сумели под самой Москвой.
Опять патрули, патрули, патрули —
хотя бы числом, коль не вышло уменьем…
Как будто расправиться с белым движеньем —
единственный путь обновленья земли.
Однако потуги кроились не зря —
весь улей, на зиму залегший, разбужен,
снег вытоптан, изгнан, вновь слякоть и лужи,
с грязцой похоронный парад ноября…
Подводим итоги: осенний провал
подернут каймой под казенную мерку,
декабрь, на Лубянке прошедший проверку,
вот-вот прибывает на прежний вокзал.

2

Открываем совет недовольных:
повернула природа к зиме.
С потаенной в лесах колокольни —
застоявшийся гул, как знаме-
нье разворота планеты ль, погоды,
смены тех, кто сидит на руле?
Гул, как будто глубинные воды
прорвались и тотчас на коле-
ни повалились, как люди, деревья —
надоело копить на прокорм…
Недовольство подстать недоверью,
что стянуло, как лужу ледком.
И все гуще, зазывнее звуки
из облупленных царских ворот
под нетрезвые рабские муки,
под холодный хозяйский расчет.
Гул сродни бесшабашным весельям,
вакханальям во время чумы,
будто плач по порубленным елям,
будто мы – это вовсе не мы
и Россия совсем не Россия,
хоть привычен духовный провал,
подошедший, увы, не впервые
к алтарям, где пророк не живал…
Зимний лес захмелел, как раскольник
в потаенном молельном дому:
– Открываю совет недовольных, —
явит, – было б собраться кому…

Песня кантора

Нам с музыкой-голубою

Не страшно умереть…

О. Мандельштам
Толпа интересантов,
кому б какую власть…
но жил в местечке кантор,
не в славу пел, а всласть.
Его корили гласно
за непотребный пыл.
– Жизнь все-таки прекрасна, —
он пел, как говорил.
Пускай на самом деле
был нищенским размах,
но люди песни пели
на всяких языках.
Пускай враждой грозили
Христ, Яхве и Аллах —
смеялись и любили
на всяких языках.
Практичны дилетанты —
рассчитан каждый слог,
но жил в местечке кантор,
что вот не петь не мог.
Кто руки грел на пасхе,
в дни смерти и крестин,
а все его богатство —
разбитый клавесин.
Пускай круги блестели
на вытертых локтях,
но люди песни пели
на всяких языках.
Куда сбежать от пыли
в молельнях и церквах —
но пели, как любили,
на всяких языках.
Петляла змейкой речка,
цвел по пригоркам мак…
Ворвался в то местечко
любви и песен враг,
приказом коменданта
всех гнали на расстрел,
и старый нищий кантор
в последний раз запел…
Нам сохранило поле
трагический рассказ —
о мужестве и воле
он пел в последний раз.
Сеть нот на обелиске,