До осени совсем не далеко —
сухим желтком подернутся листочки,
а там уже скатать такие строчки,
что полетит под горку снежный ком.
Когда на Баязета Тамерлан
орду надвинул, не смутились турки:
– Куда вы, кочевые полудурки,
нас охранят отвага и Коран,
тут будет вам последняя война —
от наших сабель гнется Византия!..
Беспечно спали улицы кривые,
Луна была по-южному смурна.
Ну, а Тимур ни разу не прилег —
все пять ночей он обходил кибитки,
железный, странный старец… Слабой ниткой
тянулся пульс куда-то на восток.
Чего он ждал еще? Сухих земель
иль куража на вражеской могиле,
своей мужской игры сберечь не в силе?..
И тело девичье, стелившее постель
монарха, оставалось молодым,
трепещущим, молочным, незажженным…
В конюшне Баязета ржали кони,
от кобылиц покрытых стлался дым…
Рожки пастушьи взвыли на заре,
неслись войска навстречу в тучах пыли —
диктаторы опять прибегли к силе,
кровищи пруд пролив при Анкаре
за гордый взгляд, за лавровый венок,
нарезанный от вырванного древа…
А на кошме очередная дева
ждала, но страх напрасно бил в висок.
Тимур стоял над сжавшимся врагом,
шептавшим: «Ты купил моих эмиров!»
Тот, прежде чем ударить каблуком,
изрек: «Ты крив, я хром – мой бог, кто правит миром…»
Уже июль испуганно дрожал,
коль осень залегла за косогором…
История, как утренний вокзал,
набитый до уборки всяким вздором.
