Раннее позднее - страница 5



Ответил: – Выбор мой случаен,
я просто голоден, устал
и дальше двигаться не в силах.
– Да у меня весь хлеб пропал
и, веришь, яблоки червивы.
– Хотя бы переночевать,
а утром я уйду. – Да рад бы,
вчера сосед – все, знаешь, свадьбы —
забрал ненужную кровать.
Тут странник сжался и затих
от низости такой в испуге…
Охранный пес, гроза округи,
послушно лег у ног босых.
– Ну, что ж… Пошел, в который раз
в своей же вере разуверясь.
Нимб вмиг зажегся и погас,
как боль, сворачивая в ересь,
такую падкую к нужде…
– О господи! Как быть послушным,
когда сомнительно и душно,
и так всегда, и так везде…
Ну, а богач торжествовал —
с пустой сумой убрался нищий.
Он не знавал духовной пищи,
хоть бога, кажется, знавал,
с того смутился и застыл,
раскрыв глаза от изумленья —
его кобель, гроза селенья,
с бродягой вместе уходил!
Что изменилось? Что стряслось?
С чего коровы замычали
и детям в люльках не спалось?
Ах, взрослые… о, если б знали! —
пекли хлеба, сушили смоквы.
Шел нищий, рядом – смирный пес.
Слепые! Кто подумать смог бы,
что изгнан вновь…

2. Странный человек

Он шел по выжженной пустыне…
Кончался день сороковой,
мирское с падшею гордыней
таилось где-то за спиной.
Он шел, презрев позывы плоти,
голодный, тощий, молодой,
еще не приняли лохмотья
псевдоклассический покрой.
Еще, гася елейный привкус,
он просто говорил с людьми,
перемогая власти искус,
учил не «дай!», учил «возьми!.
И шли за ним, скуля, хромая,
калек 7 – 8, пара псов,
не понимая, понимая,
к чему он звал, им – был бы кров.
А кто-то шел на всякий случай…
Как веры короток разбег!
Он все твердил «любите», мучась…
Какой-то странный человек:
плывущий взгляд, надлом манерный,
порою свет над головой —
пророк? из сумасшедших, верно?
больной?.. А что, когда святой…

3. Царь

И привели его (осленка) к Иисусу…

И когда он ехал, постилали одежды свои по дороге… Говоря: благословен Царь!… И когда приблизились к городу, то, смотря на него, заплакал о нем.

Евг. от Луки 19, 35—41
И нарекли его царем…
А он был в общем-то бродяга,
хотя решимость и отвага
в нем зрели.
Этим январем,
едва сбежав от алчной своры
начетчиков, вдруг понял он:
– Они придумают какон
и без меня.
Круша заборы,
в предпраздничный Ерусалим
стекались толпы отовсюду —
все шли к Нему, все ждали чуда…
Двенадцать пришлых было с ним,
и, как всегда, они взроптали,
добра не отличив от зла:
– Зачем сказал – привесть осла…
Он был задумчив и печален.
– Им надо, чтоб я слыл царем,
одним из отпрысков Давида,
что им учитель… —
и обида
решимость расплавляла в нем.
Но, потакая детям сел
в окружном гаме смеха, танцев,
неся простого оборванца,
так гордо шествовал осел.
Калеки вечные ползли,
клялись, дрались, тянули руки —
он молча шел на эти муки,
глаз не подъемля от земли.
Да что увидишь через лес
чужих – разверзтых, страшных ликов…
Он вынес в этом море крика —
им надо крови и чудес.
А он? Что он сказать им мог?
Как слову обратится в чудо?
Все ближе к смерти вел рассудок —
он нищий был, он не был Бог.
Тогда (сегодняшнего ль ради
от прошлых, будущих стихий?)
сказалось просто:
НЕ УБИЙ
НЕ СОВРАЩАЙ
НЕ ЛГИ
НЕ КРАДИ…

4. Истина

– Что истина? – пытал Пилат
самоубийцу ли, пророка.
Но тот молчал, лишь смутный взгляд
куда-то уплывал далеко…
Что видел он там, за чертой,
где ждали слабые собратья —
всю тщетность муки прожитой,
пропущенной через распятье?
Что истина – опять игра
со смертью, фальшь и пересуды,
три отречения Петра,
загадочный порыв Иуды?
Или потом, когда словам,
как водится, не ту окраску