Ноэль
прикрыла глаза. Что ж, одно было несомненно: проблем с созданием живой эротической
картины для Аарона точно не возникнет. Потребуется лишь уточнить… детали.
Мысли
были горячими настолько, что пришлось удалиться в спальню, где и сбросить
неприлично возросшее напряжение, лаская себя и по-прежнему глядя на
последовавшие за своей создательницей живые картины — все еще неустойчивые, как большинство пока не
перенесенных в художественный куб видений, но вполне способные зажить своей,
отдельной жизнью, позволь им Ноэль нечто подобное. Собственно, во многом именно
из-за этой опасности ей и было выдано предписание, запрещавшее магию такого
рода. Одно дело создания, живущие в художественных кубах, а другое гомункулы,
выпущенные на улицы реальных городов в результате неосторожного обращения с
даром или и вовсе с преступными целями…
Впрочем,
сейчас думалось совсем о другом. Не о законе, который суров, а о страстях,
перед которыми не устоять. Видения, все более уплотняясь, мелькали перед
глазами, помимо всего прочего, выдавая истинные, подчас скрытые даже от самой
их создательницы желания. А они были очевидны, потому что раз за разом Ноэль
видела себя на коленях перед Аароном и с его половым органом во рту или
уткнувшейся пылающим лицом в подушку, принимая в себя возбужденное естество
пока что нереального, призрачного любовника уже через другое отверстие…
Столб
огня внутри бился неровно и искрил в такт движениям ласкающих клитор пальцев, печать Департамента магического
контроля жгла раскаленным тавром,
добавляя интимным ощущениям извращенной болезненной яркости. Ноэль
шипела сквозь зубы и закатывала глаза, а кончив, яростным выплеском магии
уничтожила все, что сотворила вокруг себя. Это усилие высосало остаток сил. Так
что Ноэль сходила умылась, а после вернулась в спальню и лежала там в уже
навалившейся на город темноте, глядя перед собой широко раскрытыми глазами.
Лежала
и думала, что, кажется, необычное и чрезвычайно волнующее предложение господина
Соммерет-л’Иго было только что принято. И от этого на душе становилось
одновременно и радостно, и тревожно.
Волнение
от мыслей о предстоящей встрече с Аароном не оставляло всю дорогу до
мастерской. И, наверно, именно из-за этого растревоженного состояния все время
казалось, что кто-то постоянно смотрит в спину, следит внимательно и
недружелюбно. Особенно страшно стало, когда Ноэль покинула центр города, где
жили магики и люди из числа тех, кто был способен платить за комфорт. Там-то
улицы освещались газовыми фонарями, да и дома отапливались паровыми котлами,
питавшимися магической энергией ключ-камней, а не вонючими и чадными угольными
печами. А вот здесь, на заводской окраине, и смог был гуще, и об уличном
освещении можно было только мечтать.
В
итоге самые обычные дома в воображении Ноэль (и без того богатом) превращались
в каких-то мрачных чудовищ, а гудки паровозов, доносившиеся с Центрального вокзала,
казались их воем. Да и налетавшие иногда порывы ветра не столько разгоняли
полосы тумана, сколько доносили пугающие звуки: чьи-то шаги, голоса. А то так и
звук работающей паровой машины, совершенно точно установленной на чьем-то
паромобиле, который упорно двигался следом. Тук-тук-шшшш, тук-тук-шшшш...
В
итоге на одном из поворотов Ноэль не удержалась и, аккуратно скользнув по самой
грани того самого официального запрета, печати наложенной на нее еще в детстве
чиновником из Департамента магического контроля и запиравшей часть магического дара,
создала обманку. Лжепаромобиль за рулем которого сидела кукла-гомункул, похожая
на Ноэль, поехал прямо, а настоящий свернул. Вот только даже это нарушение
предписаний, за которое можно было бы здорово поплатиться, донеси кто об
инциденте в соответствующую службу, ничего не изменило — тревога не улеглась, а
ощущение чужого присутствия никуда не исчезло.
