Кончаем школу, поступаем в институты. Совершаю судьбоносную ошибку – не следую зову подруги Лели Цитрин, уговаривавшей меня поступать вместе с ней в медицинский, а иду в Востоковедение на свой арабский. Ира поступает в Московский университет на юридический. Общий наш друг Юра Крутиков – в Военный институт иностранных языков, на английский.
Учеба в комсомольско-партийном ВУЗе была совсем непростой, главным образом из-за состава группы. Её составляли мужчины, пришедшие с войны, их было человек шесть, еще двое мальчиков после школы, один москвич, а второй – худенький-худенький мусульманский татарчик из Казани. И четыре девочки – я, моя одноклассница и две чуть постарше нас.
Не называю имени своей подруги, которая из-за меня пошла на арабский, потому что мы учились в одном классе, очень близко дружили, и в институте, и позже во взрослой жизни, и вдруг в очень тяжелую для меня минуту она намеренно сделала подлость.
Она была очень сильной в нашей профессии, и поэтому я ей полностью доверилась. А именно: тогда я делала «левую» работу, для заработка, – переводила с арабского для Международного отдела ЦК большую статью.
И тут случилась катастрофа с дочерью (расскажу позже), я, естественно, была при ней. Позвонила в ЦК и сказала, что работу сделать не смогу. Мне ответили, чтобы я отдала перевод кому угодно, за чью работу распишусь. Вот я и попросила свою подругу. Накануне дня сдачи работы, после больницы, я заехала к ней и взяла перевод. Дома просмотрела его и, наверное, опять же только в силу молодости, меня не разбил инфаркт – в середине текст был перевран, причем специально! Я просидела всю ночь, его поправляя… Когда получила за него деньги, по почте перевела ей. Она все поняла – никаким образом не возникла. С тех пор мы расстались. Я отходила очень долго…
Наш Институт востоковедения находился, по тогдашним понятиям, почти на окраине, в здании бывшего ИФЛИ – замечательного Института философии, литературы и истории, который незадолго до этого закрыли по «идеологическим» причинам. Из него вышли замечательные погибшие «военные» поэты Павел Коган, Николай Майоров, Сева Багрицкий и наш друг Дезик (Давид) Самойлов, с которым мы не раз вспоминали аудитории нашей альма-матер.
Мне, жившей в центре Москвы в переулке на бульварном кольце, надо было доехать на трамвае до станции метро три остановки, потом на метро до станции «Сокольники», а оттуда шесть остановок опять на трамвае до Ростокинского проезда и пройти минут десять до института. Все это занимало – если и торопиться, по эскалатору бежать, а не ехать стоя, и уходящие трамваи догонять – не меньше полутора часов. Поэтому прогулы утренних общепотоковых лекций (по политэкономии, марксизму-ленинизму, истории и т. п.) были частыми. Староста группы, раскосый татарин Малюта Гатауллин, с удовольствием эти прогулы отмечал и сдавал в деканат. Туда вызывали, объявляли выговоры, но не отчисляли – хорошо училась по языкам.
Через несколько лет по окончании института Малюта (которого, естественно, мы звали Скуратовым) пришел ко мне домой, звать меня поступать в аспирантуру, каялся за то, что в институте гнобил, и говорил: «Я тогда темный был». Даже реферат, нужный для поступления, предлагал за меня написать…
В аспирантуру я не пошла и всю жизнь занималась только практикой – переводила в обе стороны, редактировала переводы, преподавала язык, работала и устным переводчиком. Удивительно, но с разговорным языком было сложнее всего: носителей языка в Москве, да и в стране, практически не было. Поэтому языковая устная практика была с редкими делегациями, которые вполне радостно принимали нашу литературную речь. Языки, арабский и английский, конечно, были основой, которая держала. Но помимо прогулов жизнь вполне была осложнена общественной работой. Мы ведь комсомольцы. Выборы – мы все агитаторы.
