жителей луны; там пролетающая мимо мотовка-ворона выпучивала глаза и
кричала оранжевой, чтоб та не верила ни одному его слову, потому что уже,
вроде, доказано, что на Луне жизни нет; «и никогда не было!» – добавляла она и
падала камнем вниз, чтоб доказать, что закон притяжения земли уже открыт и
действует, и, несмотря ни на что, и даже на любовь, всё же, существует.
Студенту Жабинскому и подруге Софи всё было смешно, всё было, как будто
бы все они (другие) – смешные дураки, а им с Доктором, им с Софи – и
пожалуйста! Дурачьтесь себе на здоровье. Мы-то знаем, говорили они друг другу,
что без Луны, и жизни не было бы, а без жизни и Луны бы!.. или ещё лучше, они
говорили друг другу, что без Луны не было бы любви, а без любви и Луны бы. Не
успели оглянуться, уже окна зажглись и, будто разноцветные ужасно сладкие
леденцы из сказки… и Луна – bitte schön, bitte sehr, gern geschehen, сама, как
сладкий леденец… между тем, Антонио, будущий профессор Делаланд уже давно
сидел дома и читал про, так называемых, йенских романтиков. Он уже несколько
раз звонил другу Жабинскому, и всякий раз ему отвечали, что того нет дома.
Профессор расстраивался, раскалялся всё больше, ходил по квартире, пугал
кошку, спрашивал у неё: «Ну и где он? И где он? Где они?» (последний вопрос по
Фрейду, простите, Владимир Владимирович) – пока отец его, уже тогда
профессор, понимая и догадываясь какие инстинкты… что инстинкты давят в
юношеском теле всякие разумные обоснования, не подсунул ему томик тонких
15
своих психолитературоведческих изысканий про… тогда-то, как раз тогда наш
Антонио взялся (изучать) за иронию, случайно, как говорится, взявшись за
подсунутых ему отцовской рукой в руки йенских, как уже сказано, романтиков,
случайно взялся за иронию и тогда он уже понял, что ирония… ах! ах, Софи!..
ирония спасает не только докторов, но и сильно влюблённых будущих
профессоров, потому что студент Антонио Делаланд (на ум пришли Михаил
Васильевич Ломоносов, сталактиты и сталагмиты… с чего бы это? Может, потом
что-то будет?), с первого взгляда влюбился (ох! влюбился, влюбился… об этом
ещё впереди) Антонио в упавшую на них в трамвае Софи (на ум пришёл ряд
податливых метафор, фразеологизмов, как то: упасть с луны, свалиться с неба, как
гром свалиться с неба, упасть, как снег на голову, или вот, как скажет сам же, но
потом, уже будучи профессором, Антонио: «…это спасательный круг, брошенный
мужчине судьбой с неба», – на что доктор, парадоксов друг и лицевой хирург
сильным хирургическим, таким, какими и бывают пальцы у хирургов пальцем
укажет в небо, – а профессор, изучив палец доктора профессорским, таким,
какими бывают у профессоров взглядом, добавит к пальцу, что от судьбы не
уйдёшь, – и оба захихикают. Но это будет потом, потом, почти в конце.
Да, как говорится, «с неба звёздочка упала!» Она, как звёздочка, как звезда, как
звездища, как сверхновая и сверхплановая упала, и профессора Антонио,
влюбившегося с первого взгляда (все уже забыли про кого мы; с этими скобками
и вводным, даже не предложениями, а периодами), его, значит, студента и в
будущем профессора Делаланда, чьи записки я всё намереваюсь начать, его могла
спасти только ирония… а им?.. им?.. Луна!.. им было всё всё равно и никакого, ну
никакого дела до того, что у малоберцовой кости есть передняя, а есть и, как
сказал философичный патологоанатом (о нём ещё будет много), и задняя
